Религиозно философские взгляды в. Шпаргалка: Основные религиозно-философские учения Древнего Востока

https://www..html

Истории взаимосвязи религии с идеалами общественного устройства, в частности - с идеалами коммунизма. 7.3. Место идеалов коммунизма в религиозном мировоззрении верующего. Коммунизм на протяжении веков представлялся и определялся по-разному. Вообще же, коммунизм - это общество, в... Немецко-французком Ежегоднике" 1844 году. Маркс в это время еще только переходил от философии Гегеля к философским взглядам Фейербаха и не был ещё, если будет позволено так выразится, марксистом. В этой статье Кар Маркс...

https://www..html

Наименований «тоталитарная секта» и «деструктивный культ» позволяет причислять к таким объединениям практически любое религиозное новообразование, религиозно -философское учение, культурно-образовательное или оздоровительное учреждение. Было бы желание, а уж понятия «тоталитарная... связи отношения. Во многих же типах религиозных новообразований приобщение к вере происходит не эволюционно, а скоротечно и сопровождается резкими изменениями прежних взглядов , образа жизни, отношения с близкими. ...

https://www.сайт/religion/11903

Нашла достаточно полное отражение и в произведениях Бубера. Но, в отличие от значительной части философов-экзистенциалистов, Буберу был чужд пессимистический взгляд на человека и индивидуалистический подход к религии. Так, говоря о сущности иудаизма, Бубер отмечает, что иудаизм - не « ... природы зла в человеке и способности его преодоления. Бубер показал историко-культурное и религиозно -философское значение хасидизма как свое-обычного течения в иудаизме, достигшего расцвета между 1750 и 1825 ...

https://www.сайт/journal/141036

Исторического и особенно практического богословия, то эта проблематика является внутренним делом церкви и, как правило, находится за пределами религиозно -философских изысканий. Богословие исходит только из данных откровения и в этом отношении представляет общецерковную доктрину. Религиозная философия не имеет подобного статуса обязательности, и ее различные течения могут признаваться в большей или меньшей степени полезными для...

https://www..html

Понимание содержит в развитой форме все характерные для религии идеи о природе человека. Религиозные представления о человеке, отражая подавленность людей внешними природными и социальными силами, фантастически искажают реальное соотношение... умерщвления плоти, как правило, никогда не следовало им. Для оправдания образа жизни богатых религиозными идеологами изобретались дополнения о спасающей силе благотворительности, которая якобы упраздняет развращающее влияние богатства. Помимо...

И Откровение действительно является. В этом согласны все религии, но эти откровения, на которых они утверждаются, говорят нам не одно и то же, так что перед нашим разумом является новая загадка: в чем же действительный Голос Божий, действительное Откровение?

Совокупность познавательных способностей человека дает достаточную силу для того, чтобы разобраться в этом вопросе. Наш разум вовсе не так бессилен, чтобы не дойти до истины. Конечно, действительным Откровением мы должны счесть такое, которое открывает нечто недоступное нам самостоятельно и при этом не делает в объяснении каких- либо явлений явных для нас ошибок, не обнаруживает признаков работы обыкновенного человеческого ума, а, напротив, обнаруживает признаки Ума сверхчеловеческого, знающего то, чего люди не могут знать, уясняет нам нашу личность в ее высочайших свойствах и указывает цели жизни, каких мы своим собственным соображением не могли бы постигнуть. Рассматривая с таким критерием те учения, которые разными народами и религиями считаются божественными откровениями, мы не находим среди них ни одного, имеющего признаки действительно божественного, кроме Откровения моисее-христианского. Во всех других философиях бытия явны признаки работы человеческого ума, иногда очень высокого, но всегда чисто человеческого.

Нет свободы, нет воли , – возглашает принцип рождения, – есть только необходимость .

Этим отрицается истинное бытие, отрицается высшее достояние человеческого духа, отрицается и исполнение человеком предназначенной ему Богом мировой миссии. Наоборот, исключительно при создании из небытия мы могли явиться существами свободными . Если бы мы были эманацией Божества, то не имели бы свободы, а тянулись бы почти механически обратно к своему Источнику не как свободные личности, а как составная часть Божества. Теперь же мы можем идти к Богу и удаляться от Него, и даже идти против Него, как это сделал некогда величайший из созданных духов. Эта наша свобода, уподобляющая нас Богу, не связанному никакими внешними законами, создает нравственную ответственность. При свободе наше стремление к Богу, конечно, получает нравственную цену, ибо мы властны не по необходимости, а свободно понять Его, полюбить Его, захотеть быть с Ним. Мы приходим к Богу не невольно, как понимает философия индуизма, не расплываясь в океане нирваны, а сохраняя свою индивидуальность и личность. Все это понятно только при христианском Откровении. Только оно нам объясняет тончайшие свойства наши.

Христианское Откровение, открывая нашу свободу, тем самым указывает и опасности, грозящие существу свободному и ответственному. Мы созданы не как безличные силы природы, а как сознательные существа, которые способны к некоторой великой миссии в будущем обновленном мире, на что указывает то же Откровение . Но, как существам свободным, людям может угрожать и гибель. Об этом постоянно предупреждает христианское Откровение, указывая на существование в мире диавола, противника Божия, который враждует против Создателя, увлекая в ту же вражду и людей. Таким образом, христианское Откровение не убаюкивает людей мыслью, будто бы в мире нет ни добра, ни зла или что нет гибели, ибо все исходит от Бога. Добро и зло являются понятиями и фактами вполне реальными. Добро соответствует воле Бога, ибо Бог есть любовь, мы же и в своей совести сознаем любовь как величайшее свойство духа, по своей ценности равное только свободе. и свобода – это основа и содержание всякого нравственного идеала и, по христианскому Откровению, связаны с существом Создателя мира. Это, стало быть, величайшая реальность. Но точно так же реально и зло, которое противоположно любви и разуму, ибо основа зла состоит в самоутверждении существа тварного, не самобытного, а созданного. Такое самоутверждение, как стремление к невозможному, есть своего рода безумие, а так как оно направляется против Бога, то направляется и против любви.

Таким образом, христианское Откровение разъясняет нам величайшие проблемы бытия – свободы, ответственности, добра и зла, и разъясняет их в таком смысле, которого люди сами по себе, своим разумом тварного существа не могли бы себе представить. Все другие откровения, наоборот, говорят именно то, что люди могут представить себе при помощи своего собственного разума, исчерпывающего основания суждений в наблюдении явлений и законов тварного мира.

Поэтому мы можем признать действительным Откровением только то, которое усвоено христианством, тогда как другие суть только псевдооткровения, в действительности же даны не Богом, а составляют плод ума человеческого. Быть может, они составляют отчасти и плод ума того противника Божия, который, вероятно, и не пошел бы против Бога, если бы верил в то, что Он есть его создатель и, следовательно, безгранично всемогущая сила, противодействовать которой не может никакая тварная сила, неспособная даже и понять Божественное бытие.

В связи с тем или иным пониманием Откровения общее мировоззрение человечества складывается в двух противоположных видах, из которых одно мировоззрение имеет характер в известном смысле дуалистический, другое – монистический.

Чисто религиозное мировоззрение, дуалистическое , основанное на том Откровении, которое мы должны признать единственно Божественным, признает существование двух категорий бытия: одну составляет Бытие Божественное, по существу своему недоступное пониманию ума человеческого и вообще какого бы то ни было «тварного» ума. Другую категорию составляет мир тварный, созданный Богом, живущий по законам, Богом данным, и по своему существу совершенно различный с Богом. Эти две категории бытия не оторваны одна от другой собственно потому, что Бог, создавший мир, постоянно блюдет над ним, воздействует на него, направляет его к некоторым своим целям. Обратно же, мир тварный не может иметь никакого влияния на Божество и даже знает о Боге только то, что нашел нужным открыть о Себе Сам Бог. По этому мировоззрению все существующее составляет «Царство Божие» даже в тех случаях, когда тварный ум не сознает своей безусловной зависимости от Божией воли или не хочет находиться в этой зависимости. Однако воля Божия в направлении судеб мира тварного имеет в виду привести его к Царству Божию, сознательно и охотно принимаемому созданными существами. Таково одно мировоззрение.

Другое – пантеистическое и монистическое – принимает единство всего существующего, в котором элемент божественный если и признается, то не как нечто, по существу различное от мира материального и вообще от мира тварного, а только как особое проявление того же самого бытия, какое проявляется в виде природы материальной. Создания мира и Создателя это воззрение не признает. Вся природа – материальная, духовная и так называемая «божественная» – существует вечно. Есть существа, называемые богами, но они относятся к той же природе.

Если признается один главный Бог, то он, в случае наибольшего признания его личностных свойств, рассматривается лишь как устроитель – демиург – вечно существовавшей природы. Иногда же рассматривается лишь как особый элемент природы, хотя все проникающий, но лишь в потенции обладающий сознанием, разумом и другими духовными свойствами. В этом случае человек может рассматриваться существом даже более высоким, ибо божественный элемент есть лишь духовный материал, который в человеке и в ангелах концентрируется в активное сознание и волю.

Конечно, при таком взгляде не может быть и речи о Царстве Божием , возникает идея некоторого Царствия Человеческого или же каких-либо других духовных существ.

Таким образом, оба эти мировоззрения находятся в глубоком антагонизме, внося в мир духовную борьбу, которая отражается и в борьбе культурной, общественной, борьбе этических типов и даже в борьбе политической за те или иные строи гражданской жизни.

Идея Царствия Божия впервые явилась перед людьми в Моисеевом откровении, в окончательном же раскрытии принесена Спасителем. Еврейство новозаветного времени в значительной степени исказило ее. Магометанство, восприняв ту же идею Царствия Божия, искажало ее в еще более значительной степени. Уяснить ее для философского разума может только , к учению которого и приходится за ним обращаться.

Приближение к личному Богу и идея Царствия Божия

Когда человек ищет единения с Личным Богом – Создателем и Промыслителем, он тем самым приходит к идее Царствия Божия. Эта идея, по христианскому Откровению, вносит во всемирную историю такой общий процесс, который совершается и в душах отдельных людей, и во всем мире человеческом, и в мире духовных внечеловеческих существ, и, наконец, имеет даже космический характер. И весь этот процесс неразрывно связан с Сыном Божиим, Вторым Лицом Пресвятой Троицы, Который, как Слово Божие, сотворил мир; как воплощенное Слово-Бог и человек, является Спасителем человечества и Осуществителем Царствия Божия.

Вот как обрисовал идею Царствия Божия профессор П. Светлов ( Яковлевич (1861 – после 1917) – русский богослов, протоиерей профессор богословия Императорского Киевского университета, и Нежинского института Главный труд – Христианское вероучение в апологетическом изложении») в своем специальном сочинении об этом вопросе («Идея Царствия Божия в ее значении для христианского миросозерцания» протоиерея П. Я. Светлова, профессора Университета св. Владимира. 1906. С. 9, 10, 42, 43, 44. Цитировано с некоторыми сокращениями).

«Идея о Царстве Божием, – говорит он, – занимает исключительное и особенное положение в христианстве сравнительно с другими религиозными и нравственными идеями его. Даже идеи об искуплении, например, или о любви – уступают место всеобъемлющей и великой идее Царствия Божия. Мало сказать, что эта идеи господствует в Новом Завете, – нет, она совмещает в себе все Евангельское учение, как догматического, так и нравственного содержания, в том числе и идеи искупления и любви. В этом смысле идея Царствия Божия является центральной и коренной идеей в христианском миросозерцании, краеугольным камнем его.

Кратко и точно, – продолжает автор, – учение о цели мира и жизни человеческой может быть сформулировано так: человек, как и все существующее, создан на служение Богу – разумное и добровольное. Невольно и бессознательно подчиняется воле Божией, намерениям Его и неразумное, даже мертвое творение, следуя Его законам. Но разумные твари самой природой своей призываются к свободному служению Богу, участию в Царствии Его. Царство Божие, осуществляемое в разумной твари, есть последняя и окончательная цель творения мира.

Но, как в мире видимом и в роде человеческом, так и в мире невидимом или высшей разумной твари, с появлением зла напротив Царствия Божия возникло царство зла, со стремлениями и идеями, противными мысли Божией. Зло существует прежде всего в том мире, где живет человек, и в самом человеке. Но царство зла не ограничивается пределами земли и человеческого рода; оно подымается выше над землей и захватывает часть Царства Божия в его высшей разумной твари, в мире ангельском. Собственно, здесь первоначально и возникло зло, и в Царство Божие вторгается, на место Бога как Царя вселенной, тварь Его со своей волей, своими мыслями, а отсюда зло спускается ниже, распространяясь на земле, в роде человеческом и мало-помалу в своей борьбе с добром расширяется в особое царство, вступившее в борьбу с Царством Божием. Царство Сатаны стоит в непримиримой вражде к Царству Бога. Задача его – дать торжество злу над добром, диаволу над Богом».

Такова общая постановка мировой борьбы, в которой, как известно по христианскому учению, зло будет побеждено и добро восторжествует в Царстве Божием.

Христианское учение сообщает о Царствии Божием гораздо больше, чем эту общую схему, но, в значительной степени, как великую тайну . Это не такая тайна, как бывает в эзотерических учениях, не тайна посвященных от непосвященных, но тайна для человеческого разума вообще, в настоящем его состоянии. Она относится к области «глаголов неизреченных, яже не леть человекам глаголати». В этих тайнах нам понятно лишь то, что нужно для исполнения нами предначертаний Божиих. В остальном же существо тайны можно ощущать лишь в мистическом созерцании, которого видевший, во всяком случае, не в состоянии передать, когда возвращается в условия бытия здешнего мира.

Идея Царствия Божия переносит нас к временам, предшествовавшим даже созданию этого мира. Оно приготовлено людям «от создания мира», однако не было осуществлено тогда по причинам, предусматриваемым тогда же, так что достижение его было положено в основу мирового процесса, каков он есть. Мы застаем человеческий род в тот момент, когда он, в лице прародителей, оказался недостойным предложенной ему жизни, причем греховные чувства людей были вызваны к реализации соблазном злого духа, начавшего борьбу против своего Создателя еще раньше, в некоторые предмирные времена. Нашу историю мы видим уже как процесс борьбы за спасение людей, за свободное осуществление предначертаний Божиих.

Этот процесс спасения совершается посредством единения людей с Богом в различных степенях, в зависимости от «полноты времен», то есть от чего-то достаточно назревшего в мире. Это единение людей с Богом здесь, на земле, составляет . Она и возникла сначала в эпоху Ветхого Завета. То единение, которое было возможно тогда, то есть посредством подчинения предписанному закону , ко времени Ноя, Авраама и Моисея составляло лишь начатки, подготовку людей к пришествию воплощенного Бога. «Закон был, – как выражается апостол Павел, – детоводителем ко Христу», – педагогическим к этому средством. С пришествием Спасителя Царство Божие «приблизилось к людям» и хотя лишь частично осуществилось, но уяснило в возможной для нас степени свое содержание.

Люди призваны Богом к участию в Его Царствии, но это возможно только их теснейшим и, по существу, непостижимым для нас теперь единением со Христом. Это не простое единомыслие, а нечто более глубокое, в наших земных представлениях невыразимое. Насколько оно мистически невыразимо, видно из того, что нас избрал «В Иисусе Христе » прежде создания мира, когда нас еще и не было на свете. Тогда еще Он предопределил «Усыновить нас Себе чрез Иисуса Христа, дабы все небесное и земное соединить под одною Главою – Христом " ().

Чем явится человек, когда это осуществится? Это – тайна. »Возлюбленные, – говорит апостол Иоанн, – мы теперь дети Божии; но еще не открылось, что будем. Знаем только, что когда откроется, то будем подобны Ему « (). Каково будет тогда мировое положение людей, на это имеются лишь характеристические намеки.

После подготовки, произведенной в эпоху Ветхого Завета, Слово Божие в должное время вочеловечилось. Христос совершил искупление, поразил Сатану во аде, победил воскресением. Бог нас »Воскресил с Ним, и посадил на Небесах во Иисусе Христе, дабы явить в грядущих веках преизобильное богатство благодати Своей « (). Процесс спасения происходит уже теперь, но, как видим, в какой-то области бытия вне времени и пространства, где мы тоже находимся »Во Иисусе Христе «, хотя непосредственно пребываем пока здесь, на земле, в прежних законах бытия. Все это, конечно, безусловно непостижимо для нынешнего нашего разума, как и апостол говорит: »Проповедуем премудрость Божию тайную, сокровенную " – "Как написано: не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил любящим Его». «А нам, – говорит Апостол, – Бог открыл это Духом Своим; ибо Дух все проницает, и глубины Божий » (). Но формулировать в человеческих представлениях то, что открывается только в Духе – невозможно.

Это станет ясно в Царстве Духа. В здешнем существовании полагается лишь начало развития Царства Божия, с характером некоторой эволюции, как можно видеть из притчей о закваске хлебной, о сеятеле и плевелах и т. д., – впрочем, при непрерывной борьбе против Царствия Божия всех враждебных ему сил. В конце концов эти враждебные элементы даже получают кратковременную победу, после чего, со вторым пришествием Спасителя, наступит наконец осуществление Царствия при полном изменении условий бытия.

В нынешнем мире, при нынешних законах бытия, все имеет конец, везде господствует смерть. В Царствии же Божием смерти не будет и законом бытия станет «Жизнь вечная ». Наступление его будет сопровождаться космическим переворотом: «Вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся. Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление » (). Вся тварь будет освобождена от рабства тлению. Долгая подготовка Царствия завершится новым актом творчества. «Но в те дни, когда возгласит седьмой Ангел совершится тайна Божия» (). В это время скажет Сидящий на престоле: «Се, творю все новое», и исполнится видение Тайнозрителя: «И увидел я новое небо и новую землю; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали " ().

Такова картина мировой истории, от начала до конца. В нашу земную жизнь она вводит действие Бога, исполнение Им поставленных целей, и привносит в мир чувственный влияние элемента духовного, который является господствующим и побеждающим. Но эта победа достигается в процессе непрерывной борьбы, с одной стороны – за Царствие Божие, с другой стороны – против него. Конечный результат процесса, рисуемого Откровением, состоит в таком торжестве духовного элемента, что и люди, и даже сама природа – преображаются, пересоздаются, являются новыми существами, новыми небом и землей. Но самое течение исторического процесса совершается среди нынешней природы земли, неба и человека. Действие духовцых сил человека и сфер сверхчеловеческих привходят к действию здешнего мира и переплетаются со всеми нашими историческими событиями.Если бы в человечестве не было ничего противодействующего сближению с Богом, то весь исторический процесс мог бы представлять картину мирной эволюции, простого созревания духовного зерна. Но процесс совершается в непрерывной борьбе, потому что в нем действует, в отношении Бога, не одна центростремительная сила, но и центробежная, не одно приближение к Богу, но и удаление от Него, стремление к царству не Божию, а какому-то иному. Возникает поэтому непрерывная борьба добра и зла, которая наполняет человеческую историю, ее поступательные движения, ее отступления от истины и добра, проявляясь в идеях, верованиях, направлениях, бытии и во всем, чем живут люди.

Удаление от Бога Создателя и автономность человека

С точки зрения миросозерцания, отвергшего идею Личного Бога Создателя, весь мировой процесс, а в частности – жизнь человека, представляется в совершенно ином виде.

Даже и мировой духовной борьбе тут нет места. Вся природа, с этой точки зрения, есть Бог. В ней имеются различные проявления божественного элемента, но – при всех проявлениях – это один и тот же элемент. вселенной есть развитие, эволюция на тех свойствах и законах, которые присущи природе. При материалистическом понимании природы, конечно, нет и вопроса о какой бы то ни было духовной борьбе и о каких бы то ни было целях мирового бытия. Находясь в зависимости только от сил природы и будучи ее порождением, человек в нравственном смысле не зависит от Бога, но автономен, то есть делает то, что находит для себя лучшим и на что хватает его сил. При спиритуалистическом взгляде на природу, как на обладающую духовными свойствами, эти последние являются лишь некоторым элементом, а не личностью. Бога, отдельного от природы, нет. Жизнь природы есть жизнь Божества, жизнь Божества есть жизнь природы. Не всегда эта жизнь природы нравится человеку, и он (как в индуизме) считает наибольшим счастьем уйти из сферы здешней, «проявленной» природы в сферу природы непроявляющейся, где нет здешней жизни. Но, если в этом смысле является идея «спасения», то его должен совершать для себя сам человек, как это типичнее всего выразилось в буддизме. Не Бог совершает спасение человека, а он сам. Он сам уходит из жизни посредством отрицания ее. Он – самостоятелен, автономен.

При других толкованиях той же «гилозоической» идеи человек рассматривает себя выше бессознательного божественного элемента природы, ибо в природе нет личности, а в человеке имеется и сознание, и воля, концентрированная в одной личности.

Если есть другие существа, у которых сознание и воля так же концентрировались в личных формах, как у ангелов, то человек подобен и равен им, а может быть, и выше. Его личность представляется автономною. За отсутствием Личного Бога Создателя никакого «Царствия Божия» не может быть. При воззрении, ставящем человека выше безличной природы, на земле может явиться «Царство человеческое». Оно может быть способно охватить и всю природу. Но Божия Царства нет и не может быть.

Такое воззрение на мировое бытие человек основывает также на откровении, но не Бога Создателя, а откровении людей, высоко проникших в глубины бытия вселенной. Открытые ими истины с познавательной точки зрения ему кажутся более достоверными, и нынешние пропагандисты индуизма очень хвалятся тем, что их философия монистична, каковой и должна быть истинная философия, а не дуалистична, как у христиан. Для ума, отвергшего Личного Бога, такой взгляд вполне логичен.

Действительно, философия, исчерпывающая смысл бытия, должна бы быть монистична, тогда как при существовании Бога Создателя, имеющего совершенно не ту природу, как Им созданный мир, – философия не может охватить всего бытия, вследствие непознаваемости Божественного существа. Поэтому она получает как бы дуалистический характер, хотя на самом деле это неверно. Правильно выражаясь, должно сказать, что у христиан философия должна быть дополняема религией . Одной философии разума недостаточно для познания целого бытия, в котором есть и бытие несозданное, божественное, и созданное, то есть вселенная со своими материальными и духовными элементами. Таким образом, в действительности познание, доступное христианину, несравненно глубже и обширнее, чем «монистическая» философия индуизма, не знающая совсем Божества и искажающая свои понятия о вселенной приписыванием ей автономности.

Тем не менее философия «автономного мира» может хвалиться тем, будто бы она знает его всецело, тогда как христианин, несомненно, не знает многого в существе Божием. Нельзя не заметить по этому поводу, что такое незнание, несомненно, поддержано Божеством в целях, предначертанных для выработки человека. В этих целях должна быть достигнута жизнь с Богом, при которой только и возможно постижение Его существа. Такое мистическое постижение возможно и в нынешней жизни, а в будущей, когда люди увидят Бога лицом к лицу, сделается общим уделом «спасенных». Для достижения этого Божественное Откровение дало людям не то, что требовалось бы для исчерпывающей полноты философии бытия, а то, что нужно для прихождения к Богу. Такое положение некоторые люди принимают охотно, потому что их поглощает желание идти к Богу, быть с Ним. Другие умы, в которых преобладает желание не пребывать с Богом, а иметь хотя бы обманчивую полноту знания, предпочитают псевдооткровения, якобы удовлетворяющие это их стремление. В христианстве философия необходимо должна быть дополняема религией. В сторонниках автономного мира действует мечта полноты знания, дающего власть над вселенной.

В действительности эта воображаемая полнота знания подсказана чисто человеческой презумпцией, формулированной еще египетским Гермесом Трисмегистом (Герметизм – религиозно-философское учение эпохи эллинизма и поздней античности сочетающее в себе элементы греческой философии, халдейской астрологии, персидской магии и египетской алхимии. Сочинения, так называемый «Герметический корпус». II-III вв. по Р. Х. приписываются Гермесу Трисмегисту), будто бы «все, что вверху (то есть в Божественном мире), есть то же самое, что внизу (то есть в земном мире)». Это есть простое отвержение Бога Создателя, обожествление природы, совершенно произвольное, ничем не доказанное, а потому и не имеющее права на причисление к «познанию».

Мы выше говорили, как многое в природе человека влечет его к Богу, к исканию Его. Но какие же свойства природы, Богом человеку данной, могут влечь к противоположному: к желанию удалиться от Бога, как бы уверить себя, что Его как Создателя, как Существа Внетварного не существует? Это является потому, что в целях Божественных положено, чтобы человек свободно приходил к своему Создателю. Человеку дана поэтому внутренняя свобода , дар божественный, драгоценный, но в то же время опасный, ибо свободное волеизволение может повести человека ко всему: к правде и неправде, к добру и злу.

Оно может произвести стремление не идти к Богу, а удалиться от Него.

Мы, несомненно, наблюдаем настроения, при которых человек желает, чтобы Бога не было, тяготится мыслью о возможном Его существовании. Анализируя такие настроения, мы легко заметим, что причины, приводящие человека к ним, кроются в нежелании стеснения, в самоутверждении свободы, в том, что чувство свободы заглушает остальные чувства человека, особенно любовь. Духовное существо наше может испытывать расстройство гармонии своих свойств, их атрофию и гипертрофию. Гипертрофия же чувства свободы может переходить в страстное желание могущества . Сильнейшим противодействием этому служит любовь, которая влечет к единению с тем, что прекрасно, что благо, и дает в наибольшей степени ощущение счастья. При нормальном соотношении духовных свойств свобода поэтому влечет человека к исканию Бога, к нахождению в Нем счастья. При гипертрофии же чувства свободы оно заглушает все остальное, доходит до самоутверждения, не желает ничего, кроме своей абсолютности, а потому стремится к могуществу , так как лишь могущество обеспечивает свободу. Легко видеть, что это стремление, вытекши из нарушенной внутренней гармонии человека, может иметь последствием лишь такое же нарушение всей мировой гармонии, ибо немыслимо, чтобы все существа оказались каждое могущественнее всех прочих. Это стремление фактически может приводить только к борьбе за власть и к попыткам подавить свободу всех других, монополизировать ее для одного себя.

При этом единение и любовь заменились бы общей взаимной враждой, в которой духовный мир потерял бы наиболее высокие свои свойства, делающие его вместилищем общего. Это, однако, разрушало бы самые цели создания, и потому вся сила Создателя стоит против осуществления стремлений болезненного самоутверждения. Охваченный же этим человек раздражается препятствиями и начинает испытывать тягостное чувство при одной мысли о существовании Бога, начинает желать, чтобы Его не было, и потому охотно останавливается на всяких гипотезах, при помощи которых может льстить себя надеждой, что не имеет большой силы, не может составить большой помехи человеческому всевластию.

Это – то самое психологическое состояние, которое Откровение рисует нам у первого противника Божия, Падшего Ангела. Конечно, огромное расстояние отдаляет исполинские алкания свободы и могущества у Падшего Духа, некогда представлявшего собой красу создания, и стремления маленького человека, которого алкания иногда не идут дальше того, чтобы ничто ему не мешало удовлетворять свои животные аппетиты в корыте земных благ. Но это различие только количественное, а не качественное, и в Откровении категорически заявляется, что атворяй грех – от диавола есть, яко исперва диавол согрешил». Как бы то ни было, удаление от Бога, забвение Его составляет такой же всемирно-исторический факт, как искание Бога и стремление к Нему. Откровение христианское прямо указывает в этих антибожественных стремлениях чрезвычайно сильное участие первого противника Божия – Падшего Ангела, ставшего духом зла именно на почве борьбы против Бога.

Как в израильских преданиях о диаволе, так и в воспринятых христианами частях этих преданий можно найти своего рода мифологию, повествующую обратно, в материальных формах, о деяниях духа зла. В поэзии образцом художественной обработки этих сказаний является «Потерянный рай» Мильтона. Разумеется, в самом Откровении мы не имеем таких рассказов, ибо оно никогда не изображает неизобразимого. Та борьба, которую падшие духи ведут против Бога, происходит в формах, недоступных земному представлению. Но самый факт борьбы свидетельствуется христианским Откровением самым положительным образом. Особенно подробны указания на то, что диавол неустанно действует среди людей, влияя на них, стараясь отвращать их от Бога и его заповедей, а посредством этого помешать осуществлению в судьбах человечества того, что предназначено Богом. (Указывающие на это места Св. Писания чрезвычайно многочисленны. Для примера можно указать ; ; ; ; ; ; ; ; ; и т. д).

Обшую картину исторического действия диавола в человечестве дал Сам Спаситель в притче о пшенице и плевелах: «Пшеница, доброе семя – это Сыны Царствия», плевелы – сыны лукавого. Доброе семя посеял Христос, плевелы ж – враг, который есть диавол. Эти плевелы будут произрастать совместно с добрым семенем до самого конца мира.

Профессор А. Беляев (Беляев Александр Дмитриевич (1852–1919) – профессор догматического богословия Московской Духовной академии. Главный труд, являющийся его докторской диссертацией, – «О безбожии и антихристе». 1898) полагает, что эта притча начертывает «всемирную историю человеческого рода от начала до конца» (А. Беляев. О безбожии и Антихристе. Введение).

Помимо такого непосредственного действия злого духа, самая природа людей, со времен грехопадения, усвоила как бы нечто сатанинское, приобщилась природе злого духа. В грехопадении соединились разные элементы самоутверждения, между прочим, соблазнительная мысль сделаться «как боги». Люди как бы отравили себя духом диавола и внесли в свою природу двойственность. В них оставалось и то, на основании чего они могли обращаться к Богу со словами «Отче наш», появилось также и то, о чем сказал Спаситель: «Вы отца вашего диавола есте и похоти отца вашего творить хощете». С этой двойственностью началась и проходит история человечества, со всеми ее перипетиями, с задачей освободиться от привитой диаволом заразы. Но эта задача очень трудная. По совершении искупления пред людьми явилась возможность тесного единения с Богом («во Христе»), но не исчезло ни одно из обстоятельств, соблазняющих людей искать своей независимости, творить «свою волю», чем человек уже отрезывается от Бога.

Мысль об автономности человека, по христианскому воззрению, есть не более как иллюзия. Откровение категорически отрицает возможность человеческой автономности, утверждая, что по состоянию сил человека у него нет другого выбора, как быть или «рабом Божиим», или «рабом диавола» (см. напр. ; ). Возможно, что это обстоятельство вполне сознается и диаволом, который соблазняет человека мечтой автономности в уверенности подчинить его себе, как только отвлечет от Бога. В истории и действительно, хотя в слабых формах, бывали и повторяются явления «диаволизма», «сатанобожия» – поклонения человека диаволу. Но если поклонение сатане бывало доселе явлением довольно редким, то идея автономности человека, идея «царствия человеческого» имеет в истории самое широкое место.

Историческое развитие основных религиозно-философских идей

Как выше сказано, основных религиозно-философских идей,давших исходные пункты миросозерцанию человечества, всего две . С одной стороны , у людей возникает мысль о господстве над миром и всем существующим Высочайшего Сверхтварного Бога, Который Сам создал, вызвал из небытия все существующее в мире, дал законы бытия и предназначил всему известные цели, являясь Творцом и Промыслителем мира и человека. С другой стороны , возникает мысль о самосущности природы, никем не сотворенной, всегда бывшей и всегда жившей по свойственным ей законам.

Эти идеи с незапамятных времен жили в человечестве, живут и до сих пор. Будучи противоположны между собою, они взаимно исключают одна другую и борются между собою с переменным успехом. Они попеременно овладевали умами людей настолько широко, что иногда могло казаться, будто бы одна готова совсем заглушить другую, но каждый раз это оказывалось успехом временным. Бывали попытки объединять их, но каждый раз оказывались неудачными. Это и понятно, потому что невозможно органически слить столь противоположные идеи, невозможно охватить их какой-либо другой высшей объединяющей идеей, а можно только механически «синтезировать», соединить вместе, причем, не будучи уничтожены в этом синкретизме, они продолжают внутреннюю борьбу и снова расходятся, как расплываются на отдельные слои вода и масло, сколько бы их ни взбалтывали в одном сосуде.

Так обе основные идеи, основные представления о наивысшей силе , от которой зависит все остальное, в том числе наша этика и наш долг, наши задачи в отношении себя и всех окружающих – эти основные представления вечно остаются в роде человеческом, который ни от одной из них не отказался и продолжает разделяться на два слоя, примыкая или к первой идее, или ко второй. Едва ли подлежит сомнению, что численный перевес всегда принадлежал тому слою, который верил в самобытность природы и не верил в Бога Создателя.

Однако же каждая из этих идей, храня незыблемой свою основу, не оставалась неподвижною и имела известную эволюцию или, выражаясь христианским термином – «раскрытие», а в то же время представляла и многочисленные вариации, переработку, усовершенствование. Особенно это должно сказать об идее самобытности природы, которая, по существу, исходит из работы разума человеческого и не связана или в меньшей степени связана содержанием сверхчеловеческих откровений.

В общей сложности религиозно-философское содержание человечества можно себе представить так: в течение длинного ряда тысячелетий оно оставалось проникнуто уверенностью в самобытности природы, вечно существующей и не имеющей никакого Творца, а обладающей только устроителями, которые, впрочем, возникают из нее же самой, из заложенных в ней самой сил. Эта огромная толща обожателей природы прорезывается как бы некоторым клином – слоем поклонников Единого Творца Создателя, Устроителя и Промыслителя вселенной и всех ее сил, материальных и духовных. Влияния первой идеи со всех сторон давят и воздействуют на слой верующих в Единого Бога Создателя и Промыслителя, в свою очередь претерпевая влияния со стороны последних. Из этих пересекающихся влияний нарождаются время от времени школы смешанного характера. Когда они пытаются соединить обе сферы верований, то оказываются недолговечны, но иногда они только дополняют чужими точками зрения свои доктрины и тогда вносят в основную философию новые оттенки. Так, в настоящее время индуистское движение Брамо Сомадж внесло из европейской философии некоторое понятие о личности в индуистскую философию, безусловно отрицающую личность. По преимуществу все такие явления имели место в сфере обожателей самобытной природы.

Идея Бога Создателя и Промыслителя не могла вносить в свою философию никаких заимствований из идей самобытной природы иначе, как отказываясь от самой себя. Хотя и евреи, и христиане, и магометане нередко подпадали под чуждые влияния пантеизма, но являвшиеся вследствие этого учения становились явно еретическими и выбрасывались из правоверной доктрины.

Так, в христианстве гностицизму скоро было отказано даже в наименовании христианского учения. Хуже у евреев с Каббалой, которая продолжает оставаться элементом якобы еврейского учения, хотя находится в коренном противоречии с действительным моисеизмом и учением пророков. В магометанстве пантеистические секты также не отрезаны безусловно от правоверного учения. Тем не менее все-таки, когда мы говорим о еврейской вере, мы разумеем под этим отнюдь не каббализм, а или моисео-пророческие доктрины, или талмудическое их истолкование, а говоря о магометанстве, разумеем учение Магомета с основным его документом – Кораном.

Вообще идея Бога Создателя и Промыслителя и вытекающая из нее идея Царствия Божия представляет следующие моменты раскрытия и истолкования:

Первоначально идет выработка носителя этой идеи, то есть еврейского народа, с чем исторически соединено изолирование племени Авраамова сначала в Палестине, потом в Египте.

Затем Моисей получает свое Откровение, и первый образчик общества Божия, или народа Божия, развивается в Палестине времен Судей и Царей Израильских, причем языческие верования постоянно искажают Моисееву веру.

Наконец, евреи за свои постоянные измены подвергаются новому изгнанию – в Вавилонию. В этот период Моисеево Откровение дополняется пророческим, и вера в Бога Создателя и Промыслителя уясняется и утверждается; с другой же стороны, являются новые искажения ее: во-первых , в появлении идей Царства Израильского народа, как, якобы, представляющего истинное осуществление Царства Божия, а во-вторых , погружением еврейской мысли в языческую мистику (каббализм). Эта эпоха исторически соединена с вавилонским пленом, восстановлением Иерусалима, временами иудейских восстаний, а также еврейским прозелитизмом, подготовлявшим почву для распространения христианства. После этой подготовки является Откровение Спасителя и всемирная проповедь христианства. Иудейство, замыкаясь а Талмуде, изолируется от всего мира и поглощается идеей Царства Израиля, вместо осуществления которого снова рассеивается в изгнание по всему миру.

Между этим подвергается искажениям гностицизма, вследствие чего идет эпоха выработки истинного догмата.

Довольно неожиданно через 600 лет является новая интерпретация идеи Бога Создателя и Царствия Божия в Магометовом учении, которое сложилось из смеси еврейства, христианства и древних арабских преданий о Едином Боге. Идея магометанства характеризуется намерением подчинить все народы Царству Божию под угрозой смерти, в лучшем случае – порабощения.

Несколько сот лет истории отведено было политической и культурной борьбе христианства с магометанством.

Дальнейшее истолкование идеи Бога Создателя и Промыслителя выразилось лишь в появлении нескольких христианских исповеданий: Православного, римско-католического, протестантского. Их борьба между собою, а также с магометанством, еврейством и с учениями пантеистической мистики, скрывшейся в разных сектах и тайных обществах, наполняют новую историю, в течение которой является также воздействие христианства на мир индуистский и буддистский.

В дальнейшем течении времени все более переходит в оборонительное положение вследствие выступления в его собственных владениях идей Пантеистического мистицизма и материализма, утвержденного также на признании вечности и самобытности природы, с отрицанием идеи Бога Создателя.

В общем идея Бога Создателя и Царства Божия имела, таким образом, очень мало вариаций. Их три: 1) частная идея Царствия Божия в учении Моисея, пророков и – окончательно – в Откровении Спасителя; 2) еврейский талмудический вариант – перенос Царствия Божия в земное владычество Царства Израиля; 3) магометанский вариант – перенесший Царствие Божие в земное царство правоверных. В обоих последних вариантах, впрочем, не исключается и Царствие Божие в будущем Небесном существовании людей.

Идея вечной самосущпой природы проявляется в очень разнообразных религиозно-философских концепциях. Среди них особенно поражает политеизм , многобожие, в котором с первого взгляда трудно даже признать идею вечной самосущпой природы, по существу безличной, тогда как политеизм населяет мир множеством личных божественных существ. Эта форма верований свойственна решительно всем народам в различные эпохи их развития. Многобожие царствует среди грубейших дикарей, доживших до наших времен, но составляло также религию народов, достигших и высокой степени культурности. Его отголоски сохраняются и у народов монотеистических в их фольклоре. Существа, почитаемые в политеизме, имеют вполне личный характер, им приписываются все атрибуты личности, и многие из них имеют даже промыслительный характер. По большей части они являются покровителями лишь отдельных народов или отдельных местностей, но иногда достигают даже общей промыслительной роли, как, например, Зевс-Юпитер, руководя жизнью людей вообще.

В этих существах трудно было бы узнать проявление вечной самосущной природы, если бы мы не знали таких религий, в которых рядом с политеизмом народных масс существовала в жреческом и вообще образованном классе высокоразвитая философия бытия. Такие религии, как древнеегипетская или индуистская, объясняют, что эти сравнительно мелкие божества суть не что иное, как отдельные проявления вечной самосущной природы. Она раздробляется в отдельных явлениях, спускаясь все ниже и ниже в их частности, и всюду порождает множество «богов».

Почему же эти частные, конкретные проявления самосущной природы приобретают личный характер, которого не имеет природа в совокупности? Это – в довольно грубой аналогии – можно объяснить сравнением с человечеством. Каждый отдельный человек есть личность, а человечество, из которого он рождается и часть которого составляет, не имеет личного характера, не есть вообще особое существо. Общая мысль обожателей самосущной природы состоит в том, что безличная природа, в которой свойства сознания и чувства разлиты лишь как некоторый составной элемент, может приобретать личный характер только в отдельных фокусах концентрации этого элемента. Такова общая логика всех людей, не усматривающих в мире Бога Создателя, ибо безличность природы в целом слишком ясна.

Ее законы, взятые в целом, настолько постоянны и неизменны, что в них никак нельзя усмотреть личной воли. Там, где действует очевидная необходимость, столь же очевидно не может быть личности, которой основная черта состоит в некоторой свободе действия. В отдельных же явлениях природы, переменчивых, даже подчас капризных, действие которых раскладывается на сотни различных способов, человек, напротив, естественно усматривает какое-то личное существо, сходное с ним самим. Он антропоморфирует эти конкретные отдельные явления природы, в числе которых состоит и сам. Но он не может антропоморфировать всю совокупность целостной природы, не являющей перед ним никаких личных свойств.

Таким образом, политеизм является одним из выражений природы, верования в ее самосущность и вечность, и в то, что она, хотя не составляет Личного Бога, но способна порождать личных богов, как сконцентрированное проявление своих безличных свойств. Но в различной обработке политеистической идеи существует большое разнообразие. Иногда политеизм придает личный характер отдельным силам и явлениям природы. Иногда он предполагает за спиной их отдельных духов – [это] некоторые существа, по психическим свойствам подобные человеку, но живущие в иных, чем он, сферах бытия и вследствие этого отличающиеся от человека, например, способностью быть невидимыми, огромной силой, быстротой передвижения, влиянием на силы природы и т. п. Иногда в этих существах человек усматривает души умерших людей, перешедшие в иные сферы бытия. Эти души предков иногда сливаются в представлениях политеистов с духами природы, причем духам предков приписывается участие в явлениях природы и даже в устроении ее сил. Так, индусским «ману», которые суть предки людей, приписывается огромная роль в сотворении различных частей природы, наравне с деятельностью богов, порожденных самой вечной самосущной природою.

Верование в духов вообще и духов природы в частности приводило к тому, что существование «богов» признавали даже чистые атеисты, как Будда, и также философы, как Гераклит (Гераклит Эфесский (кон. VI – нач. V в. до Р. X). – древнегреческий философ, представитель ионийской школы), который в действии вселенной, в целом взятой, усматривал лишь правильный механизм с неизменными законами, исключающими всякий волевой элемент. А так как законы природы неизменяемы и имеют свою логику проявления и действия, то у политеистических народов и жило верование в некоторый рок, фатум, мифологически развитый в представлениях о мойрах, ананке, парках (Мойры – в древнегреческой мифологии три дочери Зевса и Фемиды: Клото, Лахесис и Антропос; Парки – в римской мифологии богини судьбы) и т. д., которых решение обязательно и неизменно даже для богов.

В этом веровании в какую-то высшую над богами силу некоторые исследователи предполагают смутный отголосок первичного верования в Единого Бога Создателя. Конечно, при происхождении людей от единого предка Адама, знавшего о существовании Единого Бога Создателя, вполне логично предполагать существование предания первых людей об этом Боге, забываемом людьми под напором верований в божества природы.

Что касается политеистических богов, то всюду, где нам хорошо известны верования людей, эти боги не имели вечности существования. Рано или поздно они возвращались в лоно природы, их породившей. Конец богов был верованием и древних египтян, и народов классического мира. Существование богов было продолжительно, но не вечно, тогда как самосущная природа, их порождающая, не имела ни начала, ни конца своего бытия.

Но верование в самосушную вечную природу порождает не одни политеистические концепции. Оно даже более логично создает философию пантеизма и атеизма.

Чистый пантеизм, представляя вечную природу обладающей психическими свойствами, считает, что божественные свойства проницают всю природу не в виде каких-либо духов, но во всем ее существе, нигде не концентрируясь в отдельных духовных личностях. Законы природы являются проявлением этих ее божественных свойств, таких же вечных и неизменных, как и она сама. Если при этом можно предположить в пантеистической природе волю, то она во всяком случае неизменна. Если тут есть божество, то оно действует вечно одинаково, неизменно. При таком взгляде нет никакой опоры для верования в свободу воли , которая составляет главный признак личности, и пантеистическое божество теряет всякий личный характер. Но это равносильно отсутствию божества, и потому атеизм, отрицание существования Бога, является родным братом пантеизма.

Атеизм, однако, представляет и сам две разновидности: 1) атеизм спиритуалистический , отрицающий существование Бога, но не отрицающий существования духовных свойств бытия; 2) атеизм материалистический , не признающий существования чего бы то ни было, кроме физического, материального мира, и все так называемые духовные свойства человека, предполагающий их проявлением физических законов. Это в философском смысле, конечно, наиболее грубая, несостоятельная доктрина, которая прямо закрывает глаза на целую половину явлений бытия. Тем не менее материализм существует у людей и способен даже делаться иногда господствующим мировоззрением. Он соблазняет своей чрезвычайной простотой и категоричностью.

Гораздо сложнее и труднее для человеческой мысли обработка спиритуалистического атеизма, которого главное выражение составляет философия буддизма.

Если мы станем классифицировать развитие идеи вечной самосущной природы в логическом порядке мысли, то должны сказать, что атеизм составляет последнее ее завершение в двух противоположных направлениях. Атеизм материалистический обессмысливает идею самосущной природы, отнимая от нее все духовные свойства. Атеизм спиритуалистический совершает полное самоубийство идеи самосущной природы, ибо приходит к отрицанию реальности этой природы и признает существующими только психические свойства человека, остающегося с ними среди безбрежной пустоты небытия, иллюзорно представляющегося ему бытием, вследствие его собственного самообмана. Но человек властен уничтожить этот самообман, что и делается единственной разумной целью его жизни. С завершением же этой цели человек – эта единственная неотрицаемая пылинка самосущной природы – выходит совершенно из бытия и переходит в неведомую нирвану, где неизвестно, есть ли что, но, во всяком случае, нет того, что люди здесь называют вечной самосущной природою.

Историческая жизнь философско-религиозных идей представляет, однако, в общем не ход логического развития какой-либо из них, а их вечную борьбу и сочетания. В качестве частного процесса происходит и логическое развитие той или иной идеи. Но в общей жизни человечества мы постоянно видим, что вместо успокоения на логическом конце идеи люди делают поворот назад или в сторону, возвращаются к покинутым точкам зрения или комбинируют их с другими. Ряд наций и поколений пытается решить тайну смысла существования своего, которая неразрывно связана с решением вопроса о том, где основная сила бытия, ибо только в приспособлении к ней решается, что должен делать человек, как вырабатывать себя, как жить, куда идти? Этот вопрос люди не могут решать только на основании доверия к работе своих предшественников и постоянно пересматривают решения, сделанные до них, пытаются находить новые пути для этих решений и таким образом создали ряд концепций, представляющих обширную область науки о религиозно-философской жизни человечества. Но при всех этих усилиях люди уже давно пересмотрели все возможные точки зрения, которые начинают уже лишь повторяться, хотя и с несколько новыми комбинациями, несущественность которых легко усматривается философствующим умом.

В историческом развитии религиозно-философских идей мы видим их взаимную борьбу и взаимное влияние. Это происходит на почве двух основных идей: идеи Бога Создателя и Промыслителя, стоящего вне созданной Им правды и направляющего ее к Своим целям, и идеи вечной самосущной природы. Та же борьба и взаимовлияние происходят и во вторичных подразделениях основных идей. В этом великом процессе постепенно выяснилось, что люди в работе и борьбе своей мысли уже не находят новых решений и что перед ними может стоять лишь осуществление тех выводов, к которым приводит та и другая из основных идей. А выводы эти состоят, в одном случае, в достижении Царства Божия , в другом случае – в осуществлении вселенского царства человеческого , причем для людей остается мало осознанным, однако и не скрытым то обстоятельство, что предполагаемое царство человеческое может в действительности оказаться царством врага Божия – диавола , действовавшего при борьбе основных религиозно-философских идей довольно скрытно, как бы из-за кулис, так что его действительность раскрывается Божественным Откровением, но очень слабо улавливается разумом человека, идущего через идею самосущной природы к мечте своего мирового царствия.

Нам предстоит теперь более подробно вглядеться в работу и борьбу религиозно-философских идей. Это наилучше бы было сделать в виде рассмотрения общего процесса истории, так как в нем они выясняются в своей связи с целостной жизнью людей. И нельзя не заметить, что существование людей состоит все же не в мысли, а в жизни . Как выразился преподобный Макарий Египетский об отношениях людей к Богу: для нас важно не рассуждать о хлебе, а есть его и устраивать себе хлебную питательность. Мысль эта – лишь часть жизни; жизнь шире и глубже мысли, и мысль лучше уясняется жизнью, чем жизнь мыслью. Но, к сожалению, в предстоящей обрисовке религиозно-философских идей

исторические разъяснения их потребовали бы очень много места. Ввиду требований краткости изложения приходится ограничиваться (да и то с большими сокращениями) и довольно схематичной обрисовкой, и анализом только чистой области идей.

Что касается заключительного момента мировой эволюции, то его можно представить себе или по чисто личным гипотезам, или по Откровению. Мы изберем последний путь, так как он, во-первых, доканчивает обрисовку рассматриваемых нами идей, во-вторых же, представляет единственно компетентное свидетельство о событиях будущего. Этот заключительный момент истории мы изложим по данным, конечно, христианской эсхатологии, так как признаем христианское Откровение единственно истинным. Эсхатология еврейская в настоящее время довольно запутана влиянием Каббалы, а магометанская представляет лишь плохой пересказ христианской. Что касается заключительных моментов земного развития по идеям индуизма и оккультизма, то, во-первых, в них нет одного заключительного момента, а имеются лишь последние фазисы вечно повторяющихся кругов эволюции, после того снова возобновляющихся сначала, во-вторых – последние моменты индуистских кругов эволюции будут изложены в индуистской философии бытия; в учениях же оккультизма пока еще и не открыты во всеобщее сведение те данные, которые касаются действия высших «божественных», как оккультисты выражаются, сфер бытия.

7. Религия и философия. Догмат есть сигнализация понятиями того, что не есть понятие, ибо находится выше логического мышления в его отвлеченности; в то же время он есть формула, выраженная в понятиях, логическая транскрипция того, что дано в религиозном опыте. Поэтому догмат, входя в мышление, является ему иноприродным и в этом смысле трансцендентным дискурсивному мышлению, не есть его вывод и поро-ждение. Догмат нарушает, вернее, не считается с основным требованием логической дискурсии (с такой отчетливостью формулированным Г. Когеном), именно с непрерыв-

ностью в мышлении (Kontinuit ä t des Denkens ), которая опирается на порождении им своего объекта (reiner Ursprung ). Мышление само создает для себя предмет и проблему. Трудность философской проблемы догмата и состоит в этой проти-воречивости его логической характеристики: с одной стороны, он есть суждение в понятиях и, стало быть, принадлежит имманентному, само-порождающемуся и непрерывному мышлению, а с другой - он трансцендентен мысли, вносит в нее прерывность, нарушает ее самопорождение, падает, как аэролит, на укатанное поле мышления.

Пред нами встает во всей трудности вопрос об отношении филосо-фии и религии. Возможна ли и в каком смысле возможна религиозная философия? Совместим ли догматизм религии с священнейшим достоя-нием философствования, его свободой и исканием истины, с его правилом - во всем сомневаться, все испытывать, во всем видеть не догмат, л лишь проблему, предмет критического исследования? Где же здесь место философскому исканию, если истина уже дана в виде догмата - мифа? Где место свободе исследования, если для него руководящей нормой является верность догмату? Где место критике, если царствует догматика? Таковы предубеждения против религиозной философии, бла-годаря которым и самый вопрос о возможности религиозной филосо-фии, или, что то же, философской догматики, чаще всего разрешается отрицательно (по этому случаю иронически припоминается формула схоластики: philosophia est ancilla theologiae , причем ancilla неизменно понимается как serva - не слуга, подсобница и союзница, но раба).

Коренное различие между философией и религией заключается и том, что первая есть порождение деятельности человеческого разума, своими силами ищущего истину, она имманентна и человечна и в то же время она воодушевлена стремлением перерасти свою имманентность и свою человечность, приобщившись к бытию сверхприродному, сверх-человечному, трансцендентному, божественному; философия жаждет ис-тины, которая есть главный и единственный стимул философствования. Философская идея Бога (какова бы она ни была) есть во всяком случае вывод, порождение системы и esprit de Systeme , существует лишь как момент системы, ее часть. Философски Бог непременно определяется и доказывается на основании системы, ее строения, ее развития. «До-казательства» бытия Божия, каковы бы они ни были, все от философии и лишь по недоразумению попадают в догматическое богословие, для которого Бог дан и находится выше или вне доказательств; в философии же, для которой Бог задан как вывод или порождение системы, идея о Нем приводится в связь со всеми идеями учения, существует лишь этой связью. И логическое место Божества в системе определяется общим характером данного философского учения: сравните с этой точки зре-ния хотя бы систему Аристотеля с его учением о божественной перво-причине - перводвигателе, с не менее религиозной по общему

своему устремлению системой Спинозы, или сравните Канта, Шеллинга, Фих-те, Гегеля в их учениях о Боге.

Для философии Бог есть проблема, как и все для нее есть и должно быть проблемой. В своем принципиальном проблематизме она свободна от данности Бога, от какого бы то ни было чисто религиозного опыта; она исследует, сомневается, вопрошает: dubito , cogito , deduco ! Разумеет-ся, философия неизбежно стремится при этом к абсолютному, к всеедин-ству, или к Божеству, насколько оно раскрывается в мышлении; в конце концов и она имеет своей единственной и универсальной проблемой - Бога, и только Бога, она тоже есть богословие, точнее - богоискание, богоисследование, богомышление. Философия, насколько она себя до-стойна, проникнута amor Dei intellectualis », особым благочестием мыш-ления. Но для философии существует лишь отвлеченное абсолютное, только постулат конкретного Бога религии, и своими силами, без прыжка над пропастью, философия не может перешагнуть от «бога интеллектуального» и «интеллектуальной любви к нему» к личной любви к живому Богу. Amor intellectuales ведь в том и осуществляется, что предмет его становится проблемой для мысли; это есть пафос исследования. Проблематичность - такова природа всякого объекта философии; любовь выражается здесь в философском сомнении и реф-лексии, в вопросительном знаке, поставленном над данным понятием и превращающем его в проблему. Самодостоверным основанием для философии, относительно которого она уже не имеет возможности сомневаться и далее проблематизировать, следовательно, уже принци-пиально не проблематичным, а догматичным (ибо догматичность и есть философская антитеза проблематичности), является, бесспорно, мышление: cogito - ergo sum , говорит о себе философия. Мышление в его самодостоверности есть предмет веры для философии, мышление для нее достовернее Бога и достовернее мира, ибо и Бог, и бытие взвешиваются, удостоверяются и поверяются мышлением. Мышление есть Абсолютное в философии, тот свет, в котором логически возника-ет и мир, и Бог.

В этом своем проблематизме философия по существу своему есть неутолимая и всегда распаляемая «любовь к Софии»; найдя удовлет-ворение, она замерла бы и прекратила бы свое существование. Предмет ее стремления находится за пределами ее обладания, есть « ewige Aufgabe » (Г. Коген). И это, прежде всего, потому, что Истина вовсе не есть та теоретическая истина, которой ищет философия. Истина в божественном своем бытии есть и «Путь и Живот». Как жизнь, она есть неизреченная и не разложимая ее полнота. Истина, как высшая действительность, есть тем самым и Добро и Красота в неразрывном триединстве Жизни. Бог есть Истина, но нельзя, однако, сказать, что истина есть Бог (Гегель); Бог есть Добро, но неверно, что добро есть Бог (Кант); Бог есть Красота, но несправедливо, что красота есть Бог (Шиллер, Гете). Истина как предмет теоретической спекуляции не есть уже живая истина, это есть

лишь один ее аспект, «отвлеченный» о: неразложимого единства. Сама Истина трансцендентна философии, которая знает лишь ее отблеск, ее аспект - истинность, как вечное искание Истины. Нахождение, живое приобщение к Истине явилось бы тем самым и преодолением философии, ибо сама философия происте-кает из той расщепленности бытия, его неистинности, при котором мышление оказывается обособленной областью духа, - «отвлечен-ным».

Если же философии реально доступна не истина, а лишь истинность, теоретическая причастность сверх-теоретической Истине, этим установлястся не только происхождение ее из греховной расщепленности бытия, но и реальная связь с этой Истиной, которая открывается в философии и говорит философствующему разуму на языке, ему доступном. В основе подлинного философствования лежит особого рода откровение, «умное видение» идей, как это навсегда возвещено о философии Платоном. Основные мотивы философствования, темы философских систем не выдумываются, но осознаются интуитивно, имеют сверх -философское происхождение, которое определенно указывает дорогу за философию. По своей интуитивной основе философия сближается с искусством, интуитивная природа которого не вызывает оспаривания, философия есть искусство понятий. Философствование есть рефлексия разума на осознанные, в качестве истинных, его узрения, играющие роль исходных аксиом, а вместе и объектов рефлексии, критического исследования, анализа, доказательства. Основные идеи философии не измышляются, но родятся в сознании, как семена, как зародыши будущих философс-ких систем. Дневное сознание философа оплодотворяется ночными грезами сновидца. Философии тоже не чуждо своеобразное логическое мифотворчество, и в основе действительно оригинальных, творческих философских систем всегда лежит - horribile dectu - философский миф. Мифотворческий характер философии открытое выражение находит у Платона, который с соблазнительным для философов безразличием и как будто с преднамеренной беспорядочностью от вершин диалектического исследования переходит к мифу и даже самые основ-ные свои идеи нередко выражает мифом, предоставляя комментаторам решать вопрос, как следует относиться к такого рода изложению, серьезно ли Платон говорит или шутит. Такая манера применяется им но всех почти важнейших диалогах зрелого периода (исключение составляют, кажется, только Парменид, Филеб и Софист ); напря-женнейшая философская спекуляция у него сменяется мифом, отнюдь не занимающим случайное место в качестве литературного орнамента, но играющим определенную роль в развитии мысли, - иногда в форме мифа высказываются самые основные утверждения, имеющие значение необходимого аргумента. (Напомним учение об Эросе в Пире , о сотворении мира в Тимее и Политике , о небесном происхождении души в Федре , о загробной жизни в ряде эсхатологических мифов н Государстве , Горгии и др., о бес-

смертии в Федоне .) Эта парадоксальная черта Платона составляет настоящий «скандал в философии», с которым каждый справляется по-своему, причем чаще всего мифы отметаются с брезгливой или снисходительной гримасой. Между тем нельзя понять и принять Платона иначе, как смотря прямо в лицо этому факту. Дело в том, что у Платона соединены неразрывно, прикрыты одним куполом чистое философствование и догматическое богословие: Платон все время остается одновременно - и в этом-то и состоит парадоксальность его философского образа - мифологом и философом, догматиком и критицистом, между тем как те, которые держатся за тогу основателя Академии, пугливо или брезгливо отмахиваются от всего «мифического».

На основании сказанного о философии и мифологии легко дать общий ответ на вопрос: кто же был Платон и как понимать его двойственность? Он был философствующим богословом, т. е. догматиком, мифологом, для которого излагаемые им мифы пред-ставляли различной ценности, точности и бесспорности богословские истины. Платон относился к излагаемым им мифам совершенно серьезно и с верою, вот что надо констатировать со всею от-кровенностью. Но по поводу истин, возвещаемых в этих мифах, и в связи с ними Платон еще и философствовал, и эти-то куски его του διαλέγεσθαι и составили ту сокровищницу платонизма, которую все более научается ценить и наше время. Поэтому у Платона совершенно отсутствует система и esprit de Systeme , и потому же он отец свободной философской диалектики. Платон не систематичен, но тематичен и диалектичен, отсюда проистекает и фрагментарность его философствования, ибо каждый его диалог, при всем своем художественном совершенстве и музыкальной форме, для системы философии есть только фрагмент, этюд, статья, не более, без потребности в закруглении, в сведении концов с концами в единой целостной системе, к которой у Платона не намечается даже попытки и вкуса. Платон - философский essay-ист , который не хочет системы, - любит философствование и не любит философии. Необыкновенно поучительно его сопоставить по типу философского творчества с Аристотелем. Хотя невозможно не видеть религиозного мотива философии и у последнего 1), однако Аристотель совсем не является богословом, догматиком и мифологом. Аристотель - философ по преимуществу, Philosophus , как называли его в средние века, между тем как на «божественном» Платоне всегда лежал ореол чего-то вещего, таинственного, мистического. Если философствование Аристотеля и приводит его к учению о Боге, то это лишь вследствие логики его философствования, а не какой-либо мифотворческой предвзятости. Учение о Боге у Аристотеля есть по преимуществу вывод из его философии. В нем нет ни одной черты, логически

1) Это хорошо показано у Otto Gilben . Griechische Religionsphilosophie Leipzig , 1911. S . 356-456.

не оправданной, так или иначе не доказанной. Рядом с мифотворцем Платоном Аристотель есть представитель чистой философии, с ее стремлением к системе, архитектонической законченности, имманентной непрерывности ра-ционального мышления. И Бог у Аристотеля есть только философская идея, постулат Божества, «доказательство бытия Божия», вне всякого личного к Нему отношения.

И самое учение Платона об идеях как основе познания может быть понято как учение о мифической структуре мысли, миф, касание трансце-ндентного, «умного бытия», предшествует логически, дает основу для отвлеченного рационального познания 1). Все знание у Платона, таким образом, мифологизируется, подчиняется мифотворчеству, которому доступно ведение трансцендентных идей. Истолкование учения Платона об идеях в смысле мифотворчества проливает свет на самую централь-ную и темную проблему платонизма, которая так остро поставилась в современном исследовании (Наторп, Н. Гартман и вообще Марбургская школа: следует ли идеи Платона понимать в трансцендентально-критическом смысле, как формальные условия познания и его предельные грани (кантовские идеи), или же в трансцендентно-метафизическом смысле? Что такое платоновский «анамнезис»? Разумеется ли здесь формально-логическое a priori , проявляющееся в каждом отдель-ном акте познания, или же это есть действительное припоминание о мифотворческом ведении, причем второстепенное значение для раз-решения этого вопроса имеет вопрос, когда произошла встреча с транс-цендентным: в этой ли жизни или за ее пределами?

Если сказанное об интуитивных корнях философии справедливо, постольку можно и должно говорить и о религиозных корнях филосо-фии, а также и об естественной и неустранимой связи философии с рели-гией. Однако и при этом сродстве остается коренное различие между философией и религией. Последняя основывается на откровении транс-цендентного, на переживании Божества. Это переживание качественно иное, нежели в философии, ибо оно существует не в виде теоретических постижений, но в своей конкретности, как жизненное восприятие, опыт, и выражением этого опыта являются догматы. Откровения же филосо-фии суть для нее лишь темы и проблемы, ранее критического исследова-ния не имеющие никакой философской значимости. Религиозная значи-мость догмата не зависит от проверки: он дан в своей достоверности. Религиозную достоверность не может заменить никакое философствова-ние, которое может доказывать только мыслимость, возможность, даже логическую необходимость Божества, но не дает самого переживания, как никакая теория солнца не заменит мне его луча, подей-

1) Cp . свящ. П. Флоренский. Сущность идеализма. Сергиев Посад, 1915 (отд. оттиск из юбилейного сборника Московской Духовной Академии). Его же. Общечеловеческие корни идеализма, 1909.

ствовавшего на мое зрение и осязание. Философия и религия поэтому никогда не могут заменять одна другую или рассматриваться как последовательные ступени одного и того же процесса. Здесь мы снова сталкиваемся с своеобразным и представляющим огромный принципиальный интерес учением Гегеля о взаимоотношении философии и религии 1).

Для Гегеля вообще нет сомнения в том, что Бог, предмет религии, составляет и единственно достойный предмет для философии 2). «Предмет религии, как и философии, есть вечная истина в самой ее объективности: Бог и ничто кроме Бога и изъяснения Бога. Философия не есть мудрость мира, но познание не-мирового (Nichtweltlichen ), не познание внешней меры, эмпирического бытия и жизни, но знание того, что вечно, что есть Бог и что проистекает из его натуры... Философия изъясняет поэтому лишь саму себя, изъясняя религию, а изъясняя себя, она изъясняет религию. Как занятие вечной истиной, существующей an und f ü r sich , именно как занятие мыслящего духа, а не произвола или особого интереса к этому предмету, она есть та же самая деятельность, как и религия... Религия и философия совпадают воедино. Фи-лософия есть в действительности богослужение, есть религия, ибо она есть такой же отказ от субъективных прихотей и мнений в занятии Богом (Besch ä ftigung mit Gott )» (Religionsphilos ., 7). Философия религии относится к общей системе философии таким образом, что «Бог есть результат других ее частей. Здесь этот конец становится началом» (12). «Философия рассматривает, следовательно, абсолютное, во-первых, как логическую идею, идею, как она существует в мысли, как ее содержанием являются сами опре-деления мысли. Далее абсолютное обнаруживается в своей деятельности, в своих продуктах; и это есть путь абсолютного стать для себя самого духом. Таким образом, Бог есть результат философии, о котором познается, что это есть не только результат, но и вечно воспроизводит сам себя, есть происходящее».

Различие между «положительной» религией и философией принципиально стирается в глазах Гегеля потому, что «не могут существовать два разума и два духа, не может существовать божественный разум и человеческий, бо-жественный дух и человеческий, которые были бы совершенно различны между собою. Человеческий разум, сознание своей сущности есть разум вообще, бо-жественное в человеке, а дух, насколько он есть дух Бога, не есть дух над звездами, за пределами мира, но Бог присутствует вездесущно и как дух во всех духах. Бог есть живой Бог, который деятелен и действен. Религия есть порождение божественного духа, не изобретение человека, но дело божественного воздействия и влияния на него.

Выражение, что Бог правит миром как разум, было бы неразумно, если бы мы не принимали, что оно относится и к религии и что божественный дух действует в определении и образовании последней... Чем более человек заставляет в разумном мышлении действовать за себя самое дело, отказывается от своей обособленности, относится к себе как к всеобщему сознанию, его разум не ищет своего в смысле особного, и тем менее может

1) Hegels Religionsphilosophie (цит . по изд . Diederichs, под ред . Артура Древса ).

2) Ср . Hegels Encyclopädie der philosophischen Wissenschaften im Grundrisse. I Th . Logik (W. W., VI, 2-te Aufl.). S. XXI-XXII, 3 и др .

он впасть в это противоречие, ибо он, разум, и есть самое дело, дух, божественный дух» (17). (Ср. справедливое критическое замечание по поводу этого суждения у А. Древса: прим. 3, стр. 398.) Если в разуме мы имеем непосредственно Бога, то «разум есть то место в духе, где Бог открывается человеку» (24), «почва, на которой религия единственно чувствует себя дома» (120), «почва религии есть разумное, точнее, спекулятивное» (ib). «Религия существует только через мышление и в мышлении. Бог есть не высшее ощущение, но высшая мысль» (38). В этом смысле понимается и идея «откровения» и «откровенной» религии: «откровенная (geoffenbarte ) религия есть очевидная (offenbare ), ибо в ней Бог стал вполне очевидным. Здесь все сообразно понятию: нет ничего тайного в Боге» 1) (48).

По сравнению с мышлением низшею формою религиозного сознания является то, что обычно зовется «верою» и что Гегель характеризует как знание в форме «представления» (Vorstellung ): на ней лежит печать субъективности, непреодоленной раздвоенности субъекта и объекта. «Представление обозначает, что данное содержание есть во мне, мое» (66). «Вера есть постольку нечто субъективное, поскольку необходимость содержания, доказанность называют объективным, - объективным знанием, познанием» (67). И так называемое «непосредственное знание есть не что иное, как мышление, взятое лишь совер-шенно абстрактно» (69). Непосредственное знание о Боге может говорить только, что Бог есть. Но так как бытие, по определению «Логики», есть «всеобщность в пустом и абстрактнейшем смысле, чистое отношение к себе без всякой реакции внутри и снаружи» (70), то «эта тощая непосредственность, которая есть бытие, вершина сухой абстракции, есть самое пустое, скудное определение» (ib ). (Очевидно, насколько сила этого аргумента связана с прочно-стью Логики Гегеля: центральный вопрос о природе и содержании веры решается справкой с параграфом о «бытии»!) Отсюда заключает Гегель, что и «самое скудное определение непосредственного знания религии... не стоит вне области мышления... принадлежит мысли» (70) 2).

Основная мысль Гегеля о различии между религией и философией состоит, как мы уже знаем, в том, что «религия есть истинное содержание, но только в форме представления» (94), «представление мое есть образ, как он возвышен уже до формы всеобщности мысли, так что удерживается лишь одно основное определение, составляющее сущность предмета и предносящееся представ-ляющему духу» (84). В представлении абстракция борется с образностью, «чувственное лишь путем абстракции возводится к мышлению» (86), и в этой двойственности и противоречивости заключается необходимость перехода к философии, которая то же самое дело, что и религия, делает в форме мышления, тогда как «религия, как, так сказать, непроизвольно (unbefangen ) мыслящий разум, остается в форме представления». Только в мышлении достигается «то тожество, при котором знание полагает в своем объекте себя для себя», оно «есть дух, разум, опредмеченный для самого себя» (121). «Таким образом, религия есть отношение духа к абсолютному духу. Лишь таким образом дух, как знающий, становится и познанным. Это есть не

1) Мысль о том, что в Боге нет тайны, что Он вполне познаваем, встречается не раз на страницах гегелевой философии религии: стр. 334, 335-336.

2) В прим. 39 (стр. 419) А. Древе справедливо замечает: «Гегель забывает здесь, что бытие логики обозначает только чистое понятие бытия, а не самое это бытие, что утверждение: Бог есть всеобщее, может обосновать лишь логическое, идеальное, но не реальное бытие Божие».

только отношение духа к абсолютному духу, но сам абсолютный дух относит себя к тому, что мы положили на другой стороне как различие; и выше религии есть, стало быть, идея духа, который относится к самому себе, есть самосознание абсолютного духа... Религия есть знание абсолютного духа о себе чрез посредст-во конечного духа 1)...» (121) «Философия имеет целью познавать истину, познавать Бога, ибо Он есть абсолютная истина: постольку ничто другое не стоит труда по сравнению с Богом и Его изъяснением. Философия познает Бога существенно как конкретного, как духовную, реальную всеобщность, которая чужда зависти, но сообщает себя... И кто говорит: Бог непознаваем, тот говорит: он завистлив» (394). (Очевидна вся недостаточность этого аргумента, который скорее может быть приведен в защиту идеи откровения, нежели для подтверждения общей точки зрения Гегеля: для него Бог дан в мышлении, есть мышление, а при этом, строго говоря, некому и нечему открываться, и если сам Гегель и говорит об откровенной религии, то делает это по своей обычной манере пользоваться эмпирическими данными для нанизывания их на панлогическую схему). «В философии, которая есть теология, единственно только и идет речь о том, чтобы показать разум религии» (394). «Все формы, выше рассмотренные: чувство, представление, могут, конечно, иметь содержанием истину, но сами они не составляют истинной формы, которая необходима для истинного содержания. Мышление есть абсолютный судия, пред которым должно удостоверять себя и управомочивать содержание. Философии делается упрек, что она ставит себя выше религии. Это уже фактически неверно, ибо она имеет только это же самое, а не иное содержание, лишь дает его в форме мышления; она становится, таким образом, выше формы веры; содержание остается тем же самым» (394). «Философия является теологией, поскольку она изображает примирение Бога с самим собой (sic !) и с природой» (395).

Отличительной особенностью философской и религиозной точки зрения Гегеля является то, что мышление совершенно адекватно истине, даже более, есть прямо самосознание истины: мысль о божестве, само божество и самосознание божества есть одно и то же. Человеческое сознание в объективном мышлении не только перерастает себя, но вполне себя трансцендирует, становится не человеческим, а абсолют-ным. Всякая напряженность имманентного и трансцендентного, позна-ющего и познаваемого, человека и божества, «снимается», преодолевает-ся божественным монизмом, свободным от обособления мира и челове-ка: логика - это «Бог всяческая во всех». Очевидно, что философия, таким образом понятая, перестает уже быть философией, а становится богодейством, богобытием, богосознанием. Это даже не есть и религия, ибо религия предполагает напряженный дуализм имманентного и транс-цендентного, соответствует ущербленному, богоищущему и как бы бого-оставленному бытию. Нет, это сверх-религия, то, что находится по ту сторону религии, когда религия упразднится. Интеллектуалистически истолковывая религию,

L) Недаром Гегель сочувственно цитирует своего мистического предшественника в имманентизме Мейстера Эккегарта: « Das Auge , mit dem mich Gott sieht , ist das Auge , mit dem ich ihn sehe , mein Auge und sein Auge ist eins . In der Gerechtigkeit werde ich in Gott gewogen und er in mir. Wenn Gott nicht wäre, wäre ich nicht, wenn ich nicht wäre, so wäre er nicht (139).

Гегель берет ее лишь как вид мышления, как плохое, недостаточное философствование, и в этом качестве, конечно, отводит ей низшее место за то, что она сознает истину лишь в виде «представления», т. е. дуалистического противопоставления субъекта и объекта, человека и божест-ва. Панлогистический идеализм договаривает здесь до конца основную мысль субъективного идеализма: именно esse-percipi . У Юма она имела субъективно-человеческое значение - «быть для человека», у Беркли получила истолкование как действие Божества в человеческом сознании; у Гегеля она была транспонирована уже на язык божественного бытия: мышление мышления - само абсолютное, единое в бытии и сознании 1).

Поразителен этот люциферический экстаз, которым по существу является пафос гегельянства: кроме самого Гегеля, кто может испыты-вать это блаженство богосознания и богобытия, переживая его Логику? Если сам он его действительно переживал, это есть, конечно, в высшей степени важный факт религиозной психологии, точнее, интересный рели-гиозный психологизм. Одно из двух: или теоретическому мышлению в такой степени присущ аромат вечности, касание мира божественного, что его служитель чрез мышление подлинно осязал этот мир в его непосредственности (чего мы, говоря откровенно, не допускаем), или же, наоборот, мы имеем здесь пример крайнего доктринерства, приводяще-го к самоослеплению и самогипнозу, типичное состояние философичес-кой «прелести». Гегелевский логический пантеизм проистекает из основ-ной особенности его мировоззрения, его крайнего интеллектуализма, благодаря чему ему и было суждено сказать последнее слово рационали-зма в форме идеалистической спекуляции. Так как мысль, мыслимость, мышление составляют, в глазах Гегеля, единственно подлинное бытие вся же алогическая сторона бытия, весь его остаток сверх мышления, представляет собой ряд недоразумений, субъективизм или, как теперь сказали бы, психологизм, то бытие для Гегеля подменяется и исчерпыва-ется понятием бытия, а Бог мыслью о Боге . Вооруженный «диалектичес-ким методом», в котором якобы уловляется самая жизнь мышления, он превращает его в своего рода логическую магию, все связывающую, полагающую, снимающую, преодолевающую, и мнит в этой логической мистике, что ему доступно все прошлое, настоящее и будущее, природа живая и мертвая. В действительности мы знаем, что эта философская дедукция земли и неба совершается посредством фактических позаимствований у эмпирического бытия, которое отнюдь не со-

1) К этим общим аргументам следует присоединить и то еще соображение, что если религия есть низшая ступень философского сознания, то она отменяется упраздняется за ненадобностью после высшего ее достижения, и только непоследовательность позволяет Гегелю удерживать религию, соответствующую «представлению», в самостоятельном ее значении, рядом с философией, соответствующей «понятию». На это указывает уже Гартман (Philos . d. Rel ., 85).

глашается быть только понятием 1). При всей ценности и плодотворности отдельных построений и замечаний Гегеля, его система может служить примером совершенного упразднения религии.

Для Гегеля философская достоверность выше религиозной, точнее, она составляет высшую ее ступень, находясь с нею в одной плоскости. Это мнение у Гегеля проистекает из общего его убеждения, что возмож-на абсолютная система, которая была бы не философией, а уже самой Софией, и именно за таковую почитал он свою собственную систему. Трагедия философствования в ней преодолена, рыцарь обрел свою Пре-красную Даму (если только по ошибке не принял за нее дородную Дульцинею), разум достиг преображения и исцеления от своих антино-мий. Для Гегеля его система - это Царствие Божие, пришедшее в силе, и эта сила в мышлении, - это церковь в логической славе своей. В таком убеждении сполна обнаруживается люциферическая болезнь этого типа философии, и гегельянство есть в некотором роде предел для этого направления. В современном немецком идеализме эти же мотивы звучат скрыто и нерешительно, хотя неокантианский имманентизм, тоже устра-няющий трагедию мысли, постольку есть робкое повторение Гегеля. Вообще «философия» в отвлеченном, а потому и притязающем на абсолютность понимания - рационалистический имманентизм в отрыве от цельности религиозного духа, есть специфически германское порож-дение, корни свои имеющее в протестантизме.

В действительности же, в противность Гегелю, религиозная достове-рность существенно иная, чем философская, поскольку вера отлична от дискурсивного мышления, а мифологема от философемы. Поэтому даже неправильно ставить вопрос о том, которая из них выше или ниже, - они не сравнимы или же сравнимы лишь как разные виды достоверно-сти. Конечно, для философии религия должна казаться ниже ее, как не-философия, но эта, так сказать, профессиональная оценка ничего не изменяет в иерархическом положении религии, которая имеет дело со всем человеком, а не с одной только его стороной, и есть жизненное отношение к божественному миру, а не одно только мышление о нем. Однако едва ли не существеннее различия является сродство и связь между философией и религией. Возвращаясь к нашей исходной проблеме - возможна ли религиозная философия и как она возможна, - мы должны настойчиво

1) Совершенно справедливо замечает А. Древс в своих примечаниях к гегелевской философии религии: «Гегель отожествляет сознательное бытие не с сознательной стороной бытия (Bewusst-Sein ) или идеальным бытием, но непосредственно с реальным и приходит, таким образом, к чудовищному утверждению, что можно посредством конечного, дискурсивного, сознательного бытия продумать процесс абсолютного, вечного, досознательного и сверхсознательного мышления непосредственно как таковой. Гегель забывает, что бытие логики обозначает только чистое понятие бытия, а не самое это бытие, что утверждение: «Бог есть всеобщее, может обосновать лишь логическое, а не реальное понятие Бога» (Anm. 39. S. 419).

указать, что если действительно в основе философствования лежит некое «умное ведение», непосредственное, мистичес-ки-интуитивное постижение основ бытия, другими словами, своеобраз-ный философский миф, хотя и не имеющий яркости и красочности религиозного, то всякая подлинная философия мифична и постольку религиозна, и потому невозможна иррелигиозная, «независимая», «чис-тая» философия. Последняя измышлена в наши дни людьми, которые хотя и «занимаются философией», изощряясь в философской технике, оттачивая формальное орудие мысли, но сами чужды философской тревоги или философского эроса и потому заменяет основные вопросы философского миросозерцания («метафизики») философской методоло-гией и гносеологией. Как бы ни были сами по себе эти вопросы почтенны и важны, но, конечно, они одни еще не образуют философа. Насколько же при этом от вопросов технических восходят к общим и принципиаль-ным, то и они подпадают тому же закону - религиозной окачествованности философии, хотя не всегда легко ее разглядеть 1). Лишь при иссле-довании «научных» вопросов философии, т. е. того, что лежит еще за пределами самого философствования, может казаться, что философст-вование автономно и независимо от всякой внефилософской окачествованности; в основе же всегда окажется метафизическая предпосылка, представляющая собой лишь выражение интуитивного мироощущения. Таковы и гносеология и гносеологизирующая философия, это излюб-ленное детище современности, таково, в частности, и учение Канта, признанного «философа протестантизма». Если иметь в виду эту акси-оматическую или мифическую основу философствования, то филосо-фию можно назвать критической или идеологической мифологией, и из-лагать историю философии надо не как историю саморазвития понятия (по Гегелю), но как историю религиозного самосознания, поскольку оно отражается в критической идеологии.

Этими общими соображениями дается ответ и на более частный вопрос, именно: возможна ли религиозная философия определенного типа, напр, христианская (или даже частнее: православная, католичес-кая, протестантская философия). Вопрос этот без всякого затруднения разрешается в утвердительном смысле. Ибо если вообще философия, сколь бы ни казалась она критичной, в основе своей мифична или догматична, то не может быть никаких оснований принципиально отклонять и определенную религиозно-догматическую философию, и все возражения основаны на предрассудке о мнимой «чистоте» и «независимости» философии от предпосылок внефилософского характера, составляющих, однако, истинные темы или мотивы философских систем. Разумеется, то или иное построение может быть удачно или неудачно, это вопрос факта, но плохая система христианской философии вовсе не свидетельствует о том, что

1) Так, напр., нелегко под «чистой логикой» Когена увидать скрытое в ней острие неоюдаизма.

и не может быть хорошей или что христианская философия вообще невозможна.

Главное опасение, которое рождается при этом у принципиальных ее противников, состоит в том, что здесь подвергается опасности, страдает свобода философского исследования и, так сказать, философс-кая искренность, убивается, таким образом, главный нерв философии, создается предвзятость, заранее обесценивающая философскую работу. Однако достаточно ли считаются утверждающие это с фактом всеоб-щей интуитивной обоснованности, а, следовательно, в этом смысле и неизбежной предвзятости философских систем? И не находятся ли они сами при этом в известном догматическом предубеждении? Ведь философствует-то человек в онтологической его полноте, а не фан-тастический «трансцендентальный субъект», который есть только регу-лятивная идея, разрез сознания, методологическая фикция, хотя, может быть, и плодотворная. И философствуют всегда на определенную тему, и только сознательная или бессознательная вражда к христианству заставляет исключать из числа возможных тем философствования христианские догматы. Но для философии эти догматы становятся именно только темами, мотивами, заданиями, проблемами, а в ней они должны стать выводом, конечным результатом философствования. С догматом, который сразу дан в принудительной законченности, нечего делать философскому мышлению, он его связывает; он должен быть с полной философской искренностью превращен в проблему философии, в предмет ее исследования.

С христианской философией упорно и настойчиво смешивают христианскую «апологетику» или догматику. Первая совершенно лишена философского эроса и quasi -философскими средствами стре-мится к достижению вовсе не философской, но религиозно-практической цели, почему она не философична, но полемична и пра-гматична по самому своему существу; догматическое же богословие вовсе не есть философское исследование догматов, даже если оно и пользуется в своем изложении философией, но есть лишь их инвентаризация. Если для философии догмат представляет terminus ad quern , то для догматики он есть terminus a quo . Философия, как уже было указано, есть искусство понятий, которое имеет и своих художников, и в этом искусстве призванному ее служителю нево-зможно художественно лгать, что было бы неизбежно при пред-намеренном, нефилософском догматизме в философствовании, - это было бы, прежде всего, проявлением дурного вкуса, эстетическим грехом. Охотно допускают, что христианский художник может быть искренен в своих художественных исканиях не менее чем художник, не избирающий тем религиозных, почему же затрудняются допустить это же и относительно художника понятий, т. е. религиозного фи-лософа?

Отсюда следует, что и религиозная философия требует свободы исследования, а, следовательно, и теоретического сомнения

совершенно в такой же степени, как и всякая иная философия; на ее стороне имеется при этом даже преимущество остроты критического зрения, потому что она сознает свою религиозную обусловленность и знает ее опасные стороны. Свобода есть нерв философствования. Догмат веры потому.не оказывает давления на свободу философского ис-следования, что его религиозная значимость лежит в иной плоскости и не ставится под вопрос философским сомнением. При философской разработке имеет значение не что, а как, не тема, которая дана, но исполнение, которое задано. Свобода философского творчества выражается и в том, что возможны различные философские системы на одну и ту же тему, возможны (и фактически существуют) разные системы христианской философии, и это нисколько не подрывает ее принципиального значения. Ибо единой, абсолютной философской системы, которая вмещала бы абсолютную истину, вообще не су-ществует. Если философии доступна только истинность, а не сама Истина, открывающаяся человеку в символах религии, то и путь ее есть постоянное постигание, без окончательного постижения, - « ewige Aufgabe ». Средства философии подлежат историческому развитию, они изменчивы, поэтому и оказываются возможны разные гносеологические и метафизические подхождения к одним и тем же темам. В догматической обусловленности философии видят угрозу ее свободе потому, что совершенно ложно понимают, в каком смысле и как даны догматы философу; именно считается, что они навязаны извне, насильственно предписаны кем-то, власть к тому имущим или ее присвоившим. Между тем восприятие догмата тоже есть дело свободы, внутреннего самоопределения человека, его самотворчества. Поэтому догмат оплодотворяет, но не насилует, ибо это есть вера человека, его любовь, его чувство жизни, он сам в свободном своем самоопределении. Поэтому свобода философии не есть пустота и безмотивность, творчество из ничего или из гегелева бытия, которое есть и ничто, из отвлеченности, ни от чего не отвлекаемой, ничем не оплодотворяемой. Свобода философии заключается в ее особом нуги, искании, постижении. То, что человек ведает как религиозный догмат, он хочет познать и как философскую, теоретическую истину, подобно тому как скульптор ищет того же самого в мраморном изваянии. Дело философии делается всерьез, неленостным разумом, и только при условии интеллектуальной честности - искреннего искания и добросовестного сомнения: нельзя же ведь обмануть самого себя и свой собственный разум. Христианская философия есть филосо-фствование христиан, которые стремятся философски осознать свое религиозное бытие, подобно тому как и всякая философия есть филосо-фия кого-нибудь и о чем-нибудь, а «философия вообще» есть призрак и предрассудок, гегелевский фантом. Поэтому свобода философст-вования определяет не содержание, но качество философствования, его тонос. Философствование, как и всякое творчество, требует от человека отваги: он должен

оставить берег и пуститься в безвестное плаванье, результат не обеспечен, он может не вернуться на берег, потеряться, а то и погибнуть в волнах. Но лишь такое путешествие сулит ка-кие-либо открытия. Свобода философствования, как и всякая свобода, имеет в себе известный риск, но в свободе и состоит ее царственное достоинство. Религии в философии ценна сотрудница (ancilla ), но бесполезна раба. Ведь религиозная вера и мифотворчество не может же быть упразднено в своей области какой-либо философемой, и религия существует с большим достоинством вне всякой философии, нежели с несвободной, а потому и неискренней философией, которая как будто хочет показать своей «апологетикой», что сама религия нуждается в апологии, задача апологетики, возомнившей себя религиозной фило-софией, есть поэтому вообще ложная задача, одинаково недостойная и религии, и философии, ибо в ней соединяется отсутствие религиозной веры и свободного философского духа. Конечно, и религиозная фило-софия может иметь «апологетическое» употребление, точнее, она явля-ется могучим средством религиозного просвещения, но лишь тогда, когда не ставит этого своей непосредственной практической целью. Истинная философия есть все-таки «пища богов», и всякий утилита-ризм, хотя бы и самый возвышенный, противоречит ее свободе и достоинству.

Итак, только при полной искренности, достижимой лишь при полной свободе, и становится возможной религиозная философия. И лишь такая философия имеет ценность для религии. Можно, однако, поставить вопрос: если в мифе религия имеет откровение самой Истины, доступное оку веры, то какое же значение имеет еще философствование о том же? Не становится ли оно умной ненуж-ностью, кичливой мудростью века сего, которой должна быть противопоставлена детская простота? Это соображение часто слышится именно от тех, кто далеко отстоит от этой простоты и детскости и хочет выдать за нее леность и грубость ума, обскурантизм или деспотизм. Ибо ничего общего не имеет детская простота чад Божиих, живущих непосредственным созерцанием неба, с этим манерным, лже-философским опрощенством, которое, в сущности, не отказывается от философствования, но хочет иметь его по дешевой цене. Философия имеет свои требования, которыми она не может и не должна поступаться. Можно стоять вне философии и выше нее, вообще, находясь в религии, можно обходиться вовсе без философии, но, переходя в ее собственную область, приходится оставить это пресное опрощенство. В этом уничижении философии справедливо одно, именно, что о философия не заменяет религии, но она имеет свою самостоятельную задачу, значение которой не надо преувеличивать, но нельзя и преуменьшать. Истины религии, открывающиеся и укореня-ющиеся в детски верующем сознании непосредственным и в этом смысле чудесным путем, изживаются затем человеком и в его собственной человеческой стихии, в его имманентном самосо-

знании, перерождая и оплодотворяя его 1). И чем это переживание богаче, разветвленнее, глубже, тем жизненнее религиозная истина, которая в противном смысле рискует остаться семенем без почвы или закваской без теста, замереть от неупотребления. Из нашего понимания религиозной философии, как вольного художества на религиозные мотивы, следует, что не может и не должно быть одного канонически обязательного типа религиозной философии или «богословия»: догматы неизменны, но их философская апперцепция изменяется вместе с развитием философии. Религиозные догматы ищут все новых воплощений в философском творчестве. Поэтому тенденция католичес-кого богословия, направленная к тому, чтобы сделать томизм как бы нормой философского творчества, налагает на католических философов бремя ненужного и вредного догматизма, неизбежно приводящего к лицемерию. Мудра была в этом отношении практика эллинской, а также и иудейской религии, которые предпочитали совсем не иметь официального богословия и довольствовались непосредствен-ным вероучением в мифе, культе, священных книгах. Но и религиоз-ную философию можно рассматривать как особое религиозное служение, ее успешное развитие служит одним из косвенных свиде-тельств жизненности религии. И пусть не указывают на то, что религиозной философии почти не было в классическую эпоху религии - в век первохристианства, ибо эта короткая пора первой веры и радости, озаренная Пятидесятницей и залитая ее сиянием, есть золотое время детства, которое не повторится в истории. Уже со II-III веков начинается эпоха богословской работы огромной напряженности, и она продолжается, то замирая, то опять воспламеняясь, до наших дней.

Словом, вера не обрекает на спячку или бездействие за ненадоб-ностью, не берет под подозрение философствующий разум, но ставит ему свою задачу, создает особый стимул для деятельности. Логически область веры начинается там, где

1) Гартман, среди новейших философов Германии обнаруживающий наибольшее понимание религиозно-философских вопросов, так определяет взаимоотношение между общей философией и религиозной философией: «Религиозная метафизика отличается от теоретической метафизики тем, что она извлекает выводы из постулатов религиозного сознания и развивает необходимые метафизические предпосылки религиозного сознания из отношения, заложенного в религиозной психологии, тогда как теоретическая метафизика идет путем научной индукции. Религиозная метафизика есть, стало быть, метафизическая часть религиозного мировоззрения и должна, согласно вышеуказанному, совпадать с метафизическою частью теоретического мировоззрения, хотя и приобретается иным путем; согласие их должно быть тем точнее, чем важнее для религиозного сознания именно метафизическая часть мировоззрения, чем менее содержит она религиозно-индифферентных пунктов» (Hartmann . Philosophie der Religion , 111). Развитое в тексте понимание соотношения между философией и религией дает иное его истолкование и в значительной мере снимает самый вопрос о разнице между религиозной и общей метафизикой, ибо в существе они совпадают и могут различаться скорее в приемах изложения. Особенность «философии бессознательного» Гартмана в том, что она мнит себя построенной на индукции и, стало быть, считает себя завершением науки.

останавливается разум, который должен употребить все усилия, чтобы понять все, ему доступное. Грани разуму указуются не внешним авторитетом, но его собственным самосознанием, постигающим свою природу. Поэтому-то философия не исходит из догматов веры, но приходит к ним как подразумева-емым и необходимым основам философствования 1). Поэтому тип религиозной философии есть критический догматизм или, что то же критический интуитивизм. Только истина освобождает, и разум, постигший свою природу, свой естественный догматизм, становится способен понять и оценить надлежащим образом и свою свободу. Поэтому критический догматизм религиозной философии есть, точнее может и должен быть самою свободною и самою критической, философией.

К ведению философии могут быть отнесены слова ап. Павла о есте-ственном богосознании язычников, ибо философия есть «языческое», естественное, имманентное богосознание и самосознание: «Когда языч-ники, не имеющие себе закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон. Они показывают, что дело закона у них написано в сердцах; о чем свидетельствуют совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую» (Рим. 2, 14-5). Философия знаменует искание Бога человеком, предоставленным его собственным силам, его имманентной божественности. Ибо Бог «от одной крови произвел весь род человеческий... дабы они искали Бога, не ощутят ли Его и не найдут ли; хотя Он и недалеко от каждого из нас: ибо мы Им живем, и движемся, и существуем» (Деян. Ап. 17, 26- 7). В царственной свободе, предоставленной человеку, полноте его богосыновства ему предоставлено самое бытие Бога делать про-блемой, философски искать Его, а следовательно, предоставлена и пол-ная возможность не находить и даже отвергать Его, т. е. вместе с философским благочестием заложена возможность и философского нечестия.

Итак, мы различаем: 1) внефилософское, религиозное мифотворчест-во; 2) догматику, представляющую внешнюю систематизацию догма-тов; 3) религиозную философию как философское

1) Ср. определение взаимоотношения между верой и «наукой» (под которой он разумеет, в первую очередь, философию) у Шеллинга: «Вера не должна быть представляема как необоснованное знание; наоборот, следует сказать, что она есть самая обоснованная, ибо она одна имеет то, в чем побеждено всякое сомнение, нечто столь абсолютно позитивное, что отрезывается всякий дальнейший переход к другому. Именно отсюда следует, что науку нельзя начинать с веры, как многие учат и проповедуют. Ибо достоверность, устраняющая всякие сомнения (а лишь такую можно называть верой), есть только конец науки. Сначала закон, а потом Евангелие. Разум соответствует закону, вера - Евангелию. Но как апостол говорит, что закон был воспитателем ко Христу, так и строгая школа науки должна предшествовать вере, хотя мы только через веру, т. е. через обладание устраняющей всякие сомнения достоверностью, можем оправдаться, т. е. сделаться подлинно совершенными... Вера, таким образом, не отменяет искания, но требует его, ибо она есть конец искания. Но конец искания должен существовать » (Schelling . Philosophie der Offenbarung, 2- ter Th . 15).

творчество на религи-озные темы; 4) «общую» философию, которая представляет собой иска-ние «естественного», языческого ума, но, конечно, все же оплодотворен-ное какой-либо интуицией; 5) канон философии, ее поэтику и технику, куда относятся разные отрасли «научной философии» (гносеология, логика, феноменология, наукоучение).

В наш «научный» век особое развитие и значение получила наука о религии, заметно вытесняющая даже религиозную философию или же ее заменяющая. Это свидетельствует о развитии духа научности вообще, а вместе с тем и о творческом упадке религии, при котором коллекционирование чужих сокровищ заставляет забывать о своей собственной бедности 1).

Чтобы определить отношение науки о религии к самой религии, следует обратить внимание на то, как воспринимается наукой религия. Очевидно, прежде всего, что ей доступна лишь эмпирическая феномено-логия религии, которая и изучается подобно фактам этнографии или истории, регистрируемым, классифицируемым, схематизируемым. Соот-ветственно специальным интересам той или иной науки производится нужный ей религиозно-исторический препарат, и такими препаратами, - засушенными растениями и цветами, раздробленными и разобран-ными частями организмов, и полны религиозно-исторические музеи. Изощрение внимания, разумеется, достигается при этом огромное, одна-ко в основе всего этого научного изучения лежит вивисекция религии. Поэтому наукой о религии возможно заниматься, при известной методо-логической тренировке или школе, не имея внутренне никакой религиоз-ной одаренности, относясь к фактам религиозной истории как коллекци-онер, собирающий,

1) Такое значение развития науки о религии отметил еще Гегель: «Если познание религии понимается лишь исторически, то мы должны рассматривать теологов, дошедших до такого понимания, как конторщиков торгового дома, которые ведут бухгалтерию только относительно чужого богатства, работают лишь для других, не приобретая собственного имущества; хотя они получают плату, но их заслуга только в обслуживании и регистрировании того, что составляет имущество других... С действительным содержанием, с познанием Бога эти теологи не имеют никакого дела» (Hegels Religionsphilosophie , 22-23). Еще в «Феноменологии духа» Гегель дал следующую меткую характеристику «исторического» направления в немецком богословии, которое сделалось столь влиятельно в наши дни: «Просветительство (Die Aufkl ä rung ) измышляет относительно религиозной веры, будто ее достоверность основывается на некоторых отдельных исторических свидетельствах, которые, если рассматривать их как исторические свидетельства, конечно, не могли бы обеспечить относительно своего содержания даже степени достоверности, даваемой нам газетными сообщениями о каком-нибудь событии; будто бы, далее, ее достоверность основывается на случайности сохранения этих свидетельств, - сохранении, с одной стороны, посредством бумаги, а с другой - благодаря искусству и честности при перенесении с одной бумаги на другую, и, наконец, на правильном понимании смысла мертвых слов и букв. В действительности вере вовсе не свойственно связывать свою достоверность с такими свидетельствами и случайностями; она есть в своей достоверности независимое отношение к своему абсолютному предмету, чистое знание его, которое не вмешивает букв, бумаги и переписчиков в свое сознание абсолютного существа и не опосредствуется такими вещами» (Hegels Phenomenologie des Geistes , Jubil ä umausgabe , Phil. Bibl. Bd. 114. S . 360-361).

примерно, бразильских бабочек или редких жуков. Наука неоспоримо расширяет знание о религии и этим, хотя и посредст-венно, влияет и на религиозное самосознание. Однако это знание о рели-гии остается внешним: религиозное понимание изучаемых фактов может совершенно отсутствовать. Наука изучает религию неверующим глазом, извне, в этом и ее преимущество (с точки зрения целей научного позна-ния), ее непредвзятость (Voraussetzungslosigkeit ), но и ее ограниченность. Конечно, чрез внешнее просвечивает и внутреннее. Когда заканчивается чисто научная задача систематического собирания материала по истории религии, которое, конечно, безмерно расширяет ограниченный опыт каждого отдельного человека, тогда неизбежно ставится задача и рели-гиозного дешифрирования, и религиозно-философского истолкования собранных фактов. В господствующем научном (религиозно-историчес-ком) направлении под флагом науки обычно везется религиозная контрабанда: свою собственную религию и религиозную философию при своем некритическом догматизме представители науки bona fide выдают за выводы «научного» исследования. Дело в том, что наука строится по известным заданиям, она ставит себе лишь определенные проблемы, а соответственно сосредоточивает и свое внимание лишь на известных явлениях, отметая другие (напр., очевидно, что вся религиозно-истори-ческая наука при ее основоположном и методическом рационализме строится на принципиальном отрицании чуда, и поэтому все элементы чудесного в религии, без которых, быть может, нельзя и понять послед-нюю, она относит к области легенд и сказок). Поэтому теперешняя религиозно-историческая доктрина представляет собой неразложимую смесь действительно научных, критически произведенных изысканий в области феноменологии религии и определенных религиозно-фило-софских учений. Основной факт, который констатируется наукой о рели-гии, сводится к множественности религий, при наличности между ними известного сродства, внешней и внутренней близости. И то и другое, и многообразие и сродство, составляет одну из важных проблем религи-озной философии. И лишь исходя из определенного религиозного миро-воззрения, возможно, ответит на вопрос о религиозном смысле и значе-нии этого факта. Наука же принципиально стоит на внерелигиозной и внеконфессиональной позиции (говорю принципиально, потому что фактически это принципиальное требование никогда не исполняется да и неисполнимо, ибо и служители науки, ученые, также конфессиональны и имеют свои религиозные или же антирелигиозные верования). Они относятся к религиозным памятникам как к фольклору, этнографии или «культуре». Торжеством научно-критического метода в применении к священной письменности, в частности к Ветхому и Новому Завету, явилось их филологически-литературное изучение, при котором подвер-гаются всестороннему анализу тексты, формы, вообще вся внешняя, исторически обусловленная, конкретная их оболочка (не говоря уже о такой работе, как критическое установление

самого текста). И, конеч-но, с этой точки зрения не существует, да и не должно существовать нималейшей разницы между любым литературно-историческим памятни-ком и, напр., Евангелием. Но вместе с тем ясно, что, хотя изощренность научного внимания позволяет лучше изучить текст священных книг, а это, конечно, не остается безрезультатным и для религиозного их постижения, однако же никакой научный анализ не раскроет в Евангелии того вечного религиозного содержания, которое дается верующему серд-цу. Есть коренное различие в отношении к Слову Божию со стороны науки и веры, установляемое даже и, так сказать, методологически. Дело в том, что если науке свойствен метод неверия, холодной, рассудоч-но-вопрошающей критики, то религии присущ метод благоговения, несо-вместимый с этой холодной и рассудочной критикой, и наука может не увидать того, что существует для религии. То самое Евангелие, которое вкривь и вкось изучается критической наукой, имеет, наряду с этим, и литургическое, богослужебное употребление: оно читается в храме или же в уединенной молитвенной тиши как Слово Божие. Поэтому, напр., рассказ о хождении Христа по водам как предмет критического изуче-ния и как содержание «дневного Евангелия» суть в значительной степени разные вещи; критически исследуемый рассказ о воскресении Христо-вом, со всеми безнадежными разногласиями « Auferstehungsberichte »и радостная весть Пасхального Воскресения далеко отстоят друг от друга. Кто верит Воскресению и духовно к нему приобщился, для того варианты и разногласия Auferstehungsberichte исчезают, как травка, растущая перед Монбланом и видная только нагнувшемуся над нею. Впрочем, про эту неуязвимость веры наукою приходится говорить лишь с большими оговорками. Слабая религиозная жизнь и мощная науч-ность, сталкиваясь между собою, нередко вызывают потерю религиоз-ного равновесия. Различие методов критики и благоговения не препят-ствует их соперничеству в человеческой душе.

Слова и письмена, начертанные на человеческом языке со всей исторической конкретностью и обусловленностью, для научного изуче-ния являются только литературно-историческим памятником, для веру-ющего же сознания реально суть Слово Божие, историческая оболочка лишь прикрывает их божественное содержание. Слова эти преложены Духом Святым в Слово Божие, они имеют религиозно-символическую природу, т. е. им присуща религиозная реальность. Слово Божие есть религиозный миф в писанном слове, постоянно излучающем его божест-венный свет. Однако этот свет может быть и не виден научному ис-следователю, а открывается лишь приобщающемуся Слову Божию в ме-ру его религиозного возраста. Поэтому глубина содержания Слова Божия бесконечна и совершенно несоизмерима с глубиной человеческих книг, хотя последние иногда его превосходят роскошью своего словес-ного облачения, которое, по промышлению Божию, в священных книгах скромное, а временами и убогое. Эта мысль неоднократно выражалась в разли-

чении двоякого или даже троякого смысла священного писания: буквального (что, собственно, и соответствует предмету научного изуче-ния), аллегорического (смысл коего хотя и прикрыт, но видим человечес-кому глазу) и таинственного, мистического, который открывается лишь при благодатном просветлении. Библия есть одновременно и просто книга, доступная научному изучению, и памятник иудейской письмен-ности, и Книга книг, вечный Символ, раскрывающийся только вере, только молитве, только благоговению. Лица, опытные в духовной жиз-ни, свидетельствуют, что Слово Божие имеет бесконечное и постоянно углубляющееся содержание. Подобным же образом и догматы в том виде, как изучает их Dogmengeschichte , суть лишь доктринальные тезисы, Lehrs ä tze , исторически обусловленные в своем возникновении, для религиозного же сознания они суть символы встреч с Божеством, религиозные реальности.

Относительно науки о религии уместно поставить тот же самый вопрос, что и относительно религиозной философии: нужна ли для религии наука о религии, имеет ли она положительный религиозный смысл или ценность? И на этот вопрос возможен утвердительный ответ. Раз уже появилась наука с ее методами, было бы противоестественно, если бы она в силу той или иной догматической предвзятости, клери-кальной или атеистической ортодоксии закрыла свои глаза и отвела руки от столь существенной области научного изучения, как феноменология религии. Со стороны науки это было бы лишь выражением полнейшего религиозного индифферентизма и даже нигилизма, и, наоборот, научное изучение религии является выражением своеобразного научного благочестия. Наука приносит к алтарю тот дар, который она имеет: она не умеет верить, не умеет молиться, ей чужда любовь сердца, но и она ведает amor Dei intellectualis , и ей присуща добродетель, соответству-ющая этой любви, - интеллектуальная честность, вместе с неусыпным труженичеством, аскезой труда и научного долга. И свое бремя закона она приносит как дар в царство благодати.

Научный интерес к религии может быть проявлением религиозного творчества, подобно религиозной философии. Тообстоятельство, что научное исследование нередко связывается с настроениями, враждебными религии, не должно закрывать того факта, что в науке религия получает новую область жизненного влияния. Если посмотреть с этой точки зрения на пышное развитие науки о религии за последний век, то первоначально может получиться впечатление полной нерелигиозности науки, даже бесплодности ее для религии. Однако это суждение будет близоруко: надо смотреть поверх случайных и преходящих тенденций данного момента, которые быстро сменяются другими тенденциями, и оценивать факт развития науки о религии в его жизненном значении. Тогда он представится в надлежащем свете, именно как особое проявление религиозной жизни, хотя сухое и рассудочное, как напряженная мысль о религии, связанная с ее изучением, а ведь и мысль, и научное постижение

есть тоже жизнь, совершается не вне человеческого духа. Мы отнюдь не видим в науке высшего проявления человеческого духа. Но раз вообще существует наука, то возможно и научное благочестие 1), которым до известной степени и является наука о религии (и именно в силу этого она может становиться и нечестием, если отступает от своего прямого пути из-за враждебности к религии).

1) Научное благочестие, отличающее новую эпоху, представляет собой полную аналогию художественному благочестию, благочестию в искусстве и через искусство. Искусство тоже не есть религия и ни в каком случае не может ее заменить, но оно, становясь религиозным, может служить религии, и эпохи религиозного подъема естественно и неизбежно запечатлены и подъемом религиозного искусства. Разумеется, искусство глубиннее науки и поэтому стоит ближе к религии, но для нашей аналогии это различие не имеет значения.

Страница сгенерирована за 0.03 секунд!

Термин «осевое время» ввел Карл Ясперс (немецкий философ конца 19 – начала 20 века, представитель экзистенциализма(философия существования)).

Согласно Ясперсу, осевое время есть вполне конкретная историческая эпоха, начинающаяся в VII в. до н.э. и продолжающаяся вплоть до начала нашей эры, до явления Христа.

Именно в этот период возникают все мировые религии. Появляется такой феномен как философия. Причем все это происходит в разных частях света, независимо друг от друга.

С точки зрения эволюции социально-экономических организмов (систем), Осевое Время стало рубежом, за которым длительный (сотни лет) и глубокий (с утратой большей части исторической памяти и социальной наследственности) социальный регресс стал невозможен.

Но ключевая социальная инновация Осевого Времени – отход на второй план классического, примордиального этногенеза и протоэтноса (состоящипх из родоплеменных социальных общностей) и выход на первые позиции государства.

Государство, как новый, более совершенный, тип социального организма, победил неолитический этнос, не уничтожив его, а используя его как социальный фундамент.

Философско-религиозная доминанта всех учений Осевого времени выражается в идее Царства, Державы, Империи.

<Религии Древнего Востока в 4 тыс. до н.э. (??? Не уверена насчет этого, это кажется доосевое время)

Месопотамия, Хараппа (Индская цивилизация), Египет, Иран

Общие черты:

В результате перехода к производящей технологии люди объединяются на основе труда. Городские Боги

Бог имеет свое жилище. Храмовый культ

Календарные ритуалы (битва молодого вождя и старого)

Каждая религия имеет письменную традицию. Впервые появляется возможность развития.

Египет (черты) – Бог Солнца,Бог Нила, культ Фараона, плодородие и единство страны. Ритуал, жертвоприношения.

Религия Древней Греции

Политеизм (многобожество)

Антропоморфизм (человекоподобие Богов)

Гуманизм

Религия Рима

1. Языческий этап
2. Увлечение языческими обрядами
3. Христианство

Общая концепция уникальности человека. Все созданы Богом.>

Религии, возникшие во время «осевого времени»:

Иудаизм (возник в Палестине в 7 в.до н.э.):

Пророческое движение

Политическая нестабильность

Острая критика социальной несправедливости

Проповедь единобожия

Два пути (благой и плохой) в жизни человека

Приоритет этических норм

Зороастризм в Средней Азии 5-4 в.до н.э. Основатель Заратуштра

Основа - дуализм

Постоянная борьба Добра и Зла

Понятие о Добре и Зле как вселенских …(??)

Образы Бога и Дьявола, понятие о рае и аде, чистилище

О свободе воли человека

Критическое отношение к сложившимся традициям

Буддизм. (6-5 в.до н.э.)

В мире господствует зло

Зло берется из жажды желаний

Чтобы спастись, надо избавиться от желаний

Есть путь к избавлению от желаний

Восьмеричный путь

Мудрость

Правильное воззрение

Правильное намерение

Нравственность

Правильная речь

Правильное поведение

Правильный образ жизни

Духовная дисциплина

Правильное усилие

Правильное памятование

Правильное сосредоточение

Буддизм делится на махаяну Большая колесница(отличительной чертой Махаяны является учение о Бодхичитте - стремлении к спасению всех без исключения живых существ. К Махаяне относится тибетский буддизм, китайский буддизм и несколько отдельных буддийских школ), хинаяну Малая колесница (буддисты, ограниченные только стремлением к индивидуальному просветлению) , ваджраяна Алмазная колесница(тантрический буддизм)

Конфуцианство (конфуций,Китай, 6-5 в.до н.э.)

«Символ веры» конфуцианства:

Государь должен быть государем

Сановник – сановником

Отец – отцом, сын- сыном.

Каждый может стать благородным мужем.

Школа легистов (Китай 7в. До н.э.) – есть один общий закон.

4 в.до н.э. необходимо подчинятсья власти

Земледелие и война – главное для государства

Даосизм (Лао-Цзы)

Государство не должно вмешиваться в жизнь людей

Главный принцип – недеяние

Полезно быть неполезным

Моисты (Мо-цзы) 4-5 в.до н.э.

Не преклоняться перед стариной

Призывали к обновлению

4-5 в. До н.э. расцвет философии

Софисты Киники

Право и мораль у сильных Право и мораль у слабых

По Сократу человек стремится к счастью

Начинается понятие совести

Аристотель и Платон понятие «идеального государства»

Доосевое состояние Осевое время

Преобладание магических религий Этические религии

Человек –часть природы человек –царь природы

Человек живет в едином мире, мир Богов и мир людей не разъединен Мир людей и мир Богов разъединен

Принятие мира таким какой он есть Стремление к переустройству мира

Человек покорен судьбе Человек ответственен перед собой за свои поступки. Правитель ответственен за всех перед Богом

Последствия осевого времени:

1. Формирование «великих традиций»: основ буддизма, индуизма, конфуцианства, иудаизма.
2. Отделение религии от философии, науки, права
3. Появление интеллигенции
4. Изменяется характер политики
5. Возникновение исторического сознания
6. Возникновение идеологии и пропаганды

7. Появление индуизма

Цивилизация в долине Инда
В III-II тысячелетиях до н. э. на берегах Инда существовала одна из древнейших цивилизаций на планете - индская, или хараппская. Хараппа - один из двух больших городов той эпохи. Археологические находки свидетельствуют о связи религии этой цивилизации с индуизмом, что позволяет считать его древнейшей в мире религией.

Ведическая религия
Около 1200 г. до н. э. племена ариев, пришедшие с иранских плато, осели в Пенджабе и в долине Ганга. Они принесли с собой священные тексты - веды, поэтому их цивилизацию называют ведической. Эти племена поклонялись многим богам, приносили им щедрые дары и совершали сложные ритуалы жертвоприношения.

В ведическую эпоху общество разделилось на касты - группы, различающиеся по профессиональным, национальным признакам и социальному положению. Всего было четыре большие касты: священнослужители, или брахманы; гражданские правители, или кшатрии; земледельцы и ремесленники, или вайшьи; слуги, или шудры. Неприкасаемые стояли вне каст.

Почти все люди, живущие в Индии, глубоко религиозны. Религия для индийцев - это образ жизни, каждодневный, особый её уклад.

Основной религиозно-этической системой Индии принято считать индуизм. По числу последователей индуизм занимает ведущее место в Азии. Эта религия, не имеющая какого-то одного основателя и одного основополагающего текста (их много: веды, упанишады, пураны и многие другие), зародилась настолько давно, что невозможно даже определить её возраст, и получила распространение как по всей Индии, так и во многих странах Юго-Восточной Азии, а в настоящее время, благодаря выходцам из Индии, расселившимся повсюду, - и по всему миру.

ОСНОВНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ИНДУИЗМА

Несмотря на противоречия между различными вариантами индуизма, в основе всех их лежат несколько определенных фундаментальных положений.

1)За пределами вечно изменчивого физического мира существует единый универсальный, неизменный, извечный дух, который называется Брахман.=.

2)Судьба души в каждой новой жизни зависит от ее поведения в прежних воплощениях. 3)Для большинства индуистов важным элементом религиозных верований является сонм богов. В индуизме насчитываются сотни божеств, от мелких божков местного значения, до великих богов, чьи деяния знают в каждой индийской семье. Наиболее известны Вишну; Рама и Кришна, две формы или инкарнации Вишну; Сива (Шива); и бог-творец Брахма.

4)Священные книги играют большую роль во всех разновидностях индуизма. «Философский индуизм» придает особое значение таким классическим санскритским текстам, как веды и упанишады. Народный индуизм, почитая и веды, и упанишады, использует в качестве священных текстов эпические поэмы Рамаяна и Махабхарата , часто в переводе с санскрита на местные языки. Часть Махабхараты , Бхагавадгита , известна практически каждому индуисту. Бхагавадгита ближе всего к тому, что можно было бы назвать общим священным писанием индуизма.

Ведический период в развитии индуизма
(рубеж II и I тысячелетий до н. э.)

Первый исторический этап развития индуизма получил название ведического (от религиозных текстов, которые возникли в этот период и получили название "Веды"). В то далекое время с севера на территорию современной Индии пришли скотоводческие кочевнические племена ариев - язычников. Эти племена поклонялись многочисленным богам,лицетворявшим стихии природы. Древние арии поклонялись

Центральное место в религии ариев занимали жертвоприношения. Поскольку эти племена были скотоводческими, то и жертвы богам приносились животные, кровавые и обильные (бык, корова). В честь богов зажигались костры, готовился особый легко пьянящий напиток (сома), приносились жертвоприношение, после которого мясо жертвенного животного съедалось, а сома выпивалась. Жертвоприношения сопровождались хвалебными песнями и гимнами в честь богов, ритуальными танцами и заклинаниями. Ритуалом руководили жрецы.

Брахманизм
(Х - VIIвв. до н.э.)

Второй исторический период индуизма связан с особым положением брахманов в древнеиндийском обществе и получил название брахманического (с VIII в. до н. э. и все I тысячелетие). В четырех варнах (брахмана - жрецы, кшатрии - воины, вайшья - земледельцы и ремесленники, шудра - неполноправные и рабы) брахманы занимали господствующее положение. Они служили богам и совершали религиозные обряды, были советниками царей, были грамотны и обладали знаниями. В одной из древних книг - "Шапатхе" - записано: "Есть два вида богов, - те, что являются богами, и те, что поют славящие их гимны. Между ними следует разделить жертву: богам - жертвенные дары, а человеческим богам - ученым брахманам - награду". Считалось, что если человек не дает брахманам награду (золото, бык, лошадь, одежда), то и жертвоприношение небесным богам бессмысленно. Сами же брахманы должны были отвечать определенным требованиям: они должны были соблюдать строгий аскетизм, блистать ученостью. Имущество брахманов считалось неприкосновенным, нельзя было противоречить брахману или сомневаться в верности его слов. Авторитет брахманов был непререкаем, они были советниками царей, были учителями и наставниками (гуру) для молодежи.

Брахманы - жрецы действительно были самыми учеными людьми того времени. Они комментировали Веды, много занимались философией, размышляли о сущности мира и человека, о смысле жизни и смерти. Особенно много времени отводили аскеты - отшельники. Им принадлежат ныне известные всему миру философские тексты под названием "Упанишады" (от древнеиндийского " упа - ни - шад", что означает "сидеть возле", т. е. быть у ног учителя, постигать тайный смысл его учения). Разные исследователи называют разное количество "Упанишад", 150 - 235. На базе идей, сформулированных в "Упанишадах" позднее сложились различные философские школы, и ныне популярные в Индии.

Религия (от лат. religio – совестливое отношение к чему-либо) – не менее сложное и многообразное явление, чем философия, наука или искусство. Его сложность и многообразие находят отражение в многозначности термина «религия». Часто под религией понимают «всякое воззрение, содержащее в себе значительный элемент веры. В этом случае в понятие религии включается множество самых разных явлений духовного мира человека. Поэтому для строгости и определенности рассуждений необходимо ограничить сферу применения понятия религии. Это легче всего сделать, приняв за точку отсчета развитые мировые религии. К их числу принято относить христианство, ислам, иудаизм, буддизм. Названные религиозные направления, в силу длительности своей истории, широты распространения и других факторов, являются тщательно разработанными системами. Они содержат в себе все элементы, характеризующие религию как феномен духовной культуры и общественной жизни. Зачатки религии, возникшие в первобытном обществе, следует отличать от формы религии, какой она сложилась, начиная от «осевого времени» Перечислим основные элементы, характеризующие развитые формы религии: 1. Вероучение. 2. Религиозная организация (церковь). 3. Культ (система обрядов и таинств).

Вероучение представляет собой доктрину, в которой раскрывается смысл и существо данного религиозного направления. Центральное место в вероучении отводится учению о Боге – богословию, или теологии. Богословие (теология) раскрывает понятие о Боге, характерное для данной конфессии – объединения людей, исповедующих одну и ту же вepy. Богословие разъясняет также смысл религиозных догматов – положений и идей, являющихся фундаментальными для данного вероучения. В большинстве мировых религий Бог трактуется как принципиально надмирное существо, т.е. существо, качественно отличное от вещей видимого (чувственно воспринимаемого) мира. Поэтому путь познания Бога должен принципиально отличаться от того, каким человек познает окружающий мир. Разъяснение путей познания Бога (богопознания) является одной из важнейших задач богословия, или теологии. Тесно связана с вероучением определенная этическая система-совокупность нравственных идеалов, принципов и норм, характерных для данного конфессионального направления.

Религиозная организация (церковь) – один из важнейших элементов религиозной жизни. Она состоит из системы религиозных учреждений, а также из людей, профессионально занятых организацией отправления религиозных культов – священнослужителей. Религиозная организация – это также и определенная система управления. Деятели церкви (клир) ведут религиозно-просветительскую работу среди рядовых верующих – прихожан, или мирян. Сеть учебных и богословско-просветительских учреждений призвана готовить профессиональные кадры служителей церкви. Наличие церковной организации превращает религию в социальный институт, стоящий в ряду других социальных институтов, таких, как наука, право, учреждения культуры и образования. Главная функция церкви состоит в создании условий для отправления религиозных культов. Церковь рассматривается в качестве обязательного посредника между Богом и человеком.

Культ – это система обрядов (ритуалов) и таинств, характерная для данного религиозного направления. Развитые религии предполагают сложную систему обрядов и таинств. Предполагается, что без них невозможно полноценное общение Бога и человека. К элементам культа принадлежат в рамках, например, христианства крещение, молитва, исповедь, покаяние, причащение, пост, почитание святых, соблюдение религиозных праздников и знаменательных дат церковного календаря и т.д. Посредством культа религия обращается не только к умственной, но и к эмоциональной стороне человека. Большинство конфессий отчетливо осознают отличие религиозных форм познания от чисто рациональных. Отправление религиозного культа призвано воздействовать на все существо человека, а не только на его ум.

Сравнивая философию и религию как общественные явления, мы видим, прежде всего, что для философии наличие культовой стороны не является характерным признаком. Обрядам и таинствам не принадлежит значительная роль ни в науке, ни во многих других сферах человеческой деятельности. Вместе с тем факт наличия в составе большинства форм культуры, в том числе нерелигиозной, отдельных элементов культа общепризнан.

Культура как целостное явление предполагает наличие определенных процедур (ритуалов). В них запечатлеваются образцы поведения, признающиеся данным объединением людей в качестве положительных. Нарушения принятых образцов воспринимаются как проявления негативного свойства. На основе принятых образцов вырабатываются нормы и правила или стандарты определенного вида деятельности. В этом смысле не лишена культовой стороны даже такая сугубо рациональная сфера человеческой деятельности, как наука. Однако ни в науке, ни в культуре в целом культу, конечно, не принадлежит такой значительной роли, какую он играет в религии. По этому признаку сравнение религии с философией не представляет трудностей, поскольку культ для философии неспецифичен. По-иному обстоит дело, если сравнивать содержательную сторону религии и философии. В этом случае необходимо, прежде всего, сравнивать две доктрины, т.е. философию и теологию. Так В.Ф. Шаповалов полагает, что можно выделить несколько вариантов решения вопроса об отношении теологии и философии.

Первый вариант может быть охарактеризован краткой формулой: «философия – сама себе теология». Наиболее ярко он представлен античной философией. Античные философы в большинстве случаев строят самостоятельную религиозно-философскую систему, отличную от современных им народных религий. Это рациональные системы, стремящиеся обосновать абстрактное понятие о Боге. Элемент веры в философии, например, Платона и Аристотеля играет значительно меньшую роль по сравнению с верованиями греков. Античные философы создают особую теологию, рассчитанную на немногих, на образованную часть общества, на тех, кто способен и желает мыслить и рассуждать. Здесь Бог – весьма абстрактное понятие. Он существенно отличен от антропоморфных, т.е. человекоподобных богов религиозно-мифологических представлений: Зевса, Аполлона и т.д.

Второй вариант отношений философии и теологии складывается в средние века. Его можно охарактеризовать как «философствование в вере». Философия здесь существует «под знаком» веры. Она непосредственно отправляется от догматов теологии. Истины откровения рассматриваются в качестве незыблемых. На их основе развивается философское знание, более всеохватное по своему характеру и более абстрактное по сравнению с богословским. Христианского Бога-Личность «философствование в вере» наделяет абстрактно-философскими характеристиками. Он есть символ бесконечного, вечного, единого, истинного, доброго, прекрасного и т.д.

Третий вариант связан с направленностью философского знания на обнаружение таких универсальных характеристик бытия, которые не зависят от религиозного мировоззрения. Такая философия религиозно нейтральна. Она учитывает факт многообразия религиозных конфессий, но ее теоретические положения строятся так, чтобы были приемлемы для всех людей, без различия вероисповеданий. Она не строит своего Бога, но и не отвергает Бога религий. Вопрос о Боге она целиком передает на усмотрение теологии. Этот тип характерен для ряда направлений западноевропейской философии XVIII в. и широко распространен и в наше время.

Четвертый вариант есть открытое признание непримиримости философии и религии. Это атеистическая философия. Она принципиально отвергает религию, рассматривая ее в качестве заблуждения человечества.

В современной философии представлены все названные варианты. Возникает вопрос о том, какой из приведенных вариантов наиболее «правильный». Предпочтение зависит от самого человека. Каждый из нас вправе самостоятельно решить, какой вариант предпочесть, какой из них наиболее соответствует характеру личного мировоззрения. Чтобы наметить подходы к решению этого вопроса, необходимо, в частности, выяснить, что такое вера, не религиозная только, а вера вообще. Осмысление феномена веры входит в задачу философии.

Вера – это незыблемая убежденность человека в чем-либо. Такая убежденность основывается на особой способности души человека. Вера как особая способность души имеет самостоятельное значение. Она не находится в прямой зависимости ни от разума, ни от воли. Нельзя принудить себя поверить во что-либо; волевое усилие не формирует веры и не способно породить веры. Точно так же нельзя поверить во что-либо, полагаясь лишь на доводы разума. Вера требует посторонних подкреплений, когда иссякает энтузиазм веры. Та вера, которая нуждается во внешних подкреплениях, – слабеющая вера. Понятно, что нежелательно, чтобы вера противоречила доводам разума. Но это бывает далеко не всегда. Следует различать слепую и осознанную веру. Слепая вера имеет место тогда, когда человек во что-то верит, но не отдает себе отчета, во что именно и почему. Осознанная вера – это вера, тесно связанная с пониманием объекта веры. Такая вера предполагает знание того, во что следует верить, а во что верить не следует и даже опасно для благополучия человека и сохранения его души.

Познавательное значение веры невелико. Было бы легкомысленным сохранять незыблемую убежденность в абсолютности тех или иных научных положений вопреки данным эксперимента и логическим доводам. Научное исследование предполагает умение сомневаться, хотя и оно не обходится без веры. И все же, познавая, мы не можем делать ставку на веру. Гораздо большую важность здесь имеют обоснованность и логическая убедительность. Но если познавательное значение веры невелико, то исключительно велико ее жизненное значение. Без веры невозможен сам процесс жизни человека. В самом деле, чтобы жить, мы должны верить в то, что нам суждена какая-то более или менее значительная миссия на земле. Чтобы жить, мы должны верить в собственные силы. Мы доверяем нашим органам чувств и верим, что в большинстве случаев они поставляют нам верную информацию о внешнем мире. В конце концов, мы верим и наш разум, в способность нашего мышления находить более или менее приемлемые решения сложных проблем. Впрочем, в жизни существует множество ситуаций (их большинство), исход которых заранее просчитать с абсолютной точностью мы не в состоянии. В таких ситуациях вера выручает нас. Безверие ведет к апатии и унынию, которые могут перейти в отчаяние. Отсутствие веры рождает скепсис и цинизм.

Философия так или иначе признает роль веры в широком смысле. Немецкий философ К. Ясперс обосновал, например, понятие «философская вера». Аналогичные понятия можно встретить и у других философов. Философская вера не является альтернативой вере религиозной. С одной стороны, ее может принять любой верующий, независимо от конфессиональной принадлежности, не отказываясь при этом от своих религиозных убеждений. С другой – она приемлема и для людей религиозно индифферентных в вопросах религии. Философская вера противостоит суевериям. Суеверие – это необдуманная вера в приметы и предсказания произвольного характера. Она отвергает также поклонение кумирам. Такое поклонение возводит на недосягаемый пьедестал какое-либо лицо или группу лиц, наделяя их свойством непогрешимости. Наконец, философская вера отвергает фетишизм. Фетишизм есть поклонение вещам. Он неправомерно наделяет абсолютным значением то, что по своей природе является временным, условным, преходящим. Философская вера предполагает признание того, что обладает безусловным значением. Она ориентирует человека на вечные ценности. Это вера в то, что свято, что имеет непреходящее значение. В философской вере находит свое выражение вера в истину, добро и красоту, хотя их и трудно достигнуть, но они существуют и заслуживают того, чтобы к ним стремиться. Ориентируя на высшее, вера помогает лучше ориентироваться в мире земном, избегать его соблазнов и искушений. Поэтому ее, по словам К. Ясперса, «можно назвать также верой в коммуникацию. Ибо здесь имеют силу два положения: истина есть то, что нас соединяет, и – в коммуникации заключены истоки истины. Человек находит... другого человека как единственную действительность, с которой он может объединиться в понимании и доверии. На всех ступенях объединения людей попутчики по судьбе, любя, находят путь к истине, который теряется в изоляции, в упрямстве и в своеволии, в замкнутом одиночестве».

Для благополучия и процветания современного мира крайне важно найти путь налаживания полноценного диалога между верующими и неверующими, между людьми различной конфессиональной принадлежности. В решении этой задачи важная роль принадлежит философии.