Чернобыльская тетрадь. Медведев Григорий Устинович. Чернобыльская тетрадь Авария на чаэс

Молодой двадцатипятилетний
Инженер, мог представить ли ты,
Эта ночь может стать что последней
До мучительных дней пустоты?..

Как всегда, заступил в ночь на смену,
Но почти сразу встал над тобой
Замначальника самозабвенно,
Нарушая режим трудовой.

Нарушая инструкции явно,
Сквернословя, ругаясь, грозя,
Приказал уменьшать мощность плавно,
Чего делать, вообще-то, нельзя…

Испытанье назначено было,
Да, всё верно, на смену твою,
Чтобы станция не прекратила
Снабжать током и ритм свой не сбила,
Оставаясь надежно в строю.

Но параметры были другие!..
Ты пытался напомнить о том,
Но напрасны попытки пустые
Для того, кто стоит на своем.

Даже письменного распоряженья
Не внес в оперативный журнал,
Пресекая любые сомненья
И не веря в трагичный финал.

И вот миг наступил испытанья,
На часах время «час двадцать три»!
Всё нормально, и вдруг возрастанье,
Рывок мощности где-то внутри.

Звон сирены, глухие удары,
И подпрыгивают кирпичи
Из свинца, столь давление пара
Всё крушит, рвется жар из печи.

И развязка курок уже взводит
И стреляет, гремит мощный взрыв,
И столб огненный к небу восходит,
Радиация всюду летит.

На обломках графитовых стержней,
На пылинках, на каплях воды,
Небывалой какой-то, нездешней
Надвигается тенью беды.

Ты стоишь у пульта, сам не зная,
Что случилось и действовать как,
На табло бесполезно взирая,
Сквозь повисший теперь полумрак.

Все дозиметры не в состояньи
Точный уровень установить,
И в бессильном немом ожиданьи
Персонал весь стоит: «Как же быть?»

Впрочем, скоро уже прибывают
За пожарным расчетом расчет,
И брансбойты огонь поливают,
А реактор рентгены всё льет.

Из четвертого энергоблока,
Что разрушен теперь уже весь,
Жесточайше тяжелым уроком
Лезет дрянь – так всем вылезли боком
Наплевательство, властность и спесь.

Ты участвуешь в мероприятьях
По расчистке завалов, ища
Уцелевших людей, но проклятье! –
Себе шепчешь уже: «Жизнь, прощай!..»

Ощущаешь уже все симптомы
Облучения выше всех норм,
Всё же до конца смены безмолвно
На рабочем был месте своем.

А затем – областная больница,
И леченье в Москве, но, увы,
Не судьба тебе восстановиться,
Не судьба в мир вернуться живых.

Умирал ты мучительно долго,
Твой отец хотя кожу давал
Свою для пересадки, но толку
Уже не было, ты истлевал.

И истлел, как и многие люди,
Ликвидаторы и персонал…
Так пускай же никто не забудет
Этот мрачный жестокий финал.

Не забудут тебя, молодого
Инженера, на смене что был,
И оставил последнее слово
Тому, кто испытанья творил.

Испытал и разрушил реактор
И на прочность Советский Союз,
Дуболом и экспериментатор,
Навязавший на шею нам груз.

Он и вышестоящие люди
Этот вызвали гибельный рок…
А твоя память пусть светлой будет!
Ты герой, сделал ты всё, что мог!

Февраль 2014

Примечание: Леонид Топтунов - советский инженер. Работал на четвертом энергоблоке Чернобыльской АЭС. В ночь аварии был на смене, вел себя мужественно, находясь в самых опасных местах, выполнял работы по локализации аварии.
Умер в больнице от острой лучевой болезни в возрасте 25 лет.

Рецензии

Здорово, что вы это понимаете! Исходя из того, что мне доводилось читать к Топтунову у многих отношение ужасное и несправедливое!

Я честно скажу - почти ничего не читал раньше о нем, видел лишь документальный фильм, где воссозданы событий той апрельской ночи 1986 года! Но даже по этому фильму смог получить всё самое необходимое представление о Леониде! Он во многом близок мне, и я сам работаю на опасном производственном объекте, хоть и не на таком, как атомная электростанция! Но я думаю, что и сам бы поступил так же в похожей ситуации, как Леонид - я не хвастаюсь, просто так считаю и верю в это...

Дай Бог каждому мужество Леонида в подобной ситуации, да и вообще в жизни!Замечательный человек был, достойный самой доброй памяти... Кстати, приглашаю вас прочитать два моих стихотворения о его сослуживцах, героях-эксплуатационниках ЧАЭС. Не подумайте, что это пиар, просто эти люди тоже достойны, чтобы об них узнали.

Родился 16 августа 1960 года в с. Николаевка Буринского района Сумской области в семье военнослужащего. Постоянно семья жила в то время в г.Ленинске Кызыл-Ординской области рядом с Байконуром.

В г.Ленинске прошло его детство, там же он пошел в школу. Рос любознательным, послушным мальчиком. Рано научился читать. Знал наизусть много стихов. В школу пошел с большой охотой. В г.Ленинске закончил 5 классов, а с 6 по 10 классы учился в Таллинне, любил математику, физику.

У Лени было много друзей, с ними он поддерживал связь до последних своих дней.

После окончания 10-ти классов решил поступить в Московский инженерно-физический институт. Учился в Обнинском филиале МИФИ г. Обнинск Калужской области – институт атомных электростанций.

В 1983 году успешно окончил институт.
На преддипломную практику был направлен на Чернобыльскую АЭС. На ЧАЭС стал инженером пульта управления, а позже старшим инженером управления реактором. В этой должности и встретил он несчастье случившееся 26 апреля 1986 года, Леня был на смене. Во время аварии вел себя мужественно, находясь в самых опасных местах, выполнял работы по локализации аварии, в частности, участвовал в мероприятиях по подаче воды для охлаждения аварийной реакторной установки. Будучи профессионалом, Леонид Топтунов несомненно осознавал опасность, которую несет его здоровью пребывание в помещениях, подвергшихся высокоплотному радиоактивному загрязнению. Однако, несмотря на заметно ухудшающееся самочувствие и нарастающие симптомы острой лучевой болезни, он продолжал выполнять порученные ему задания и не покинул блок до окончания смены.

С симптомами острой лучевой болезни был отправлен в больницу г. Припять, затем в числе самых тяжелых больных был переправлен в 6 клиническую больницу г.Москвы.

В Москве возле Лени Топтунова дежурил его отец. Он же отдал сыну для пересадки свой костный мозг. (Из материалов документальной повести Б.Щербака «Чернобыль» донором костного мозга была мать Леонида ). Но это не помогло. День и ночь проводил у кровати сына, переворачивал его. Леня был весь загорелый до черноты. Только спина светлая. Видимо, на нее попало меньше радиации.

Работая на ЧАЭС, Леня везде был с Сашей Акимовым, был его тенью. И сгорели они одинаково, и почти в одно время. Акимов умер 11-го мая, а Топтунов - 14-го. Они погибли первыми из операторов...

Похоронен Леонид Топтунов на Митинском кладбище недалеко от Москвы.

Из близких у Леонида остались отец Федор Данилович и мать Вера Сергеевна.

Отрывок из повести Бориса Щербака «Чернобыль»

23.07.87 г.".

***

***

***

Я доложил Брюханову, что принимать Дятлова на должность начальника реакторного цеха нельзя. Управлять операторами ему будет трудно не только в силу черт характера (искусством общения он явно не владел), но и по опыту предшествующей работы: чистый физик, атомной технологии не знает.
Брюханов выслушал меня молча. Сказал, что подумает. Через день вышел приказ о назначении Дятлова заместителем начальника реакторного цеха. Где-то Брюханов прислушался к моему мнению, назначив Дятлова на более низкую должность. Однако направление «реакторный цех» – осталось. Тут, я думаю, Брюханов допустил ошибку, и как показала жизнь – роковую…
Прогноз относительно Дятлова подтвердился: неповоротлив, тугодум, тяжел и конфликтен с людьми…
Пока я работал на Чернобыльской АЭС, Дятлов по службе не продвигался. Более того, впоследствии я планировал перевести его в физлабораторию, где он был бы на месте.
После моего отъезда Брюханов стал двигать Дятлова, он стал начальником реакторного цеха, а затем и заместителем главного инженера по эксплуатации второй очереди атомной станции.
Приведу характеристики, данные Дятлову его подчиненными, проработавшими с ним бок о бок много лет.

Давлетбаев Разим Ильгамович – заместитель начальника турбинного цеха четвертого блока:
«Дятлов человек непростой, тяжелый характер. В отличие от основного контингента руководства АЭС вел себя обособленно. Особо не утруждал себя. Фактически техническое руководство блоком взяли на себя начальники цехов и их заместители. Если необходимо было решать вопросы, касающиеся участия нескольких подразделений, – они решались „по горизонтальным связям“. Дятлова это устраивало, нас – нет. Но другого выхода не было, так как он всячески уходил от трудных вопросов, даже вопросы пуска и освоения четвертого блока прошли без его помощи и реального руководства. Душой за состояние дел Дятлов не болел, хотя носил маску сурового и требовательного руководителя. Операторы его не уважали. Он отвергал все предложения и возражения, которые требовали его усилий. Подготовкой операторов не занимался. Требовал, чтобы цеха сами их готовили. Он лишь вел учет их количества. На экзаменах стал присутствовать через полтора года после пуска четвертого блока, хотя как председатель комиссии должен был это делать еще до пуска блока. За ошибки персонала и непослушание наказывал строго, применяя метод окриков и нагнетания нервозности на БЩУ и технических совещаниях. В существо вопросов вдавался долго, хотя инженерный потенциал у него был достаточный. Реакторную установку, похоже, знал. Технологию других цехов знал ограниченно. Под его руководством работа выполнялась без чувства удовлетворения. В обстановке, отвлеченной от работы, был общителен, располагающий к себе собеседник, не лишенный своеобразного юмора. Упрямый, нудный, не держит слова…»

Смагин Виктор Григорьевич – начальник смены четвертого блока:
«Дятлов человек тяжелый, замедленный. Подчиненным обычно говорил: – Я сразу не наказываю. Я обдумываю поступок подчиненного не менее суток и, когда уже не остается в душе осадка, принимаю решение…
Костяк физиков-управленцев Дятлов собрал с Дальнего Востока, где сам работал начальником физлаборатории. Орлов, Ситников (оба погибли) тоже оттуда. И многие другие – друзья-товарищи по прежней работе… Бывал Дятлов несправедлив, даже подл. Перед пуском блока, в период монтажа и пусконаладки у меня была возможность съездить подучиться. „Тебе учиться нечего, – сказал мне Дятлов. – И так все знаешь. А они вот (двое других) пусть учатся. Они мало знают…“ В итоге – мы тянули во время монтажа и пусконаладочных работ основной воз, а когда настало время раздавать должности и оклады, то большие оклады дали тем, кто учился. Когда я напомнил Дятлову об его обещании, он сказал:
– Они учились, а вы нет…
Общая тенденция на Чернобыльской АЭС до взрыва, которую четко проводил в жизнь Дятлов, – „дрючить“ оперативный персонал смен, щадить и поощрять дневной (неоперативный) персонал цехов. Обычно больше аварий было в турбинном зале, меньше – в реакторном отделении. Отсюда размагниченное отношение к реактору. Мол, надежней, безопасней…»

В. Г. Смагин о Н. М. Фомине:
«Работоспособен, самолюбив, напорист, тщеславен, злопамятен, зол, иногда справедлив. Голос – приятный баритон, при волнении порою срывается на альт, но в основном переходит в красивый басок…»

Так вот – способен ли был Дятлов к мгновенной, единственно правильной оценке ситуации в момент ее перехода в аварию? Думаю, что не способен. Более того, в нем, видимо, не был в достаточной степени развит необходимый запас осторожности и чувства опасности, столь нужных руководителю атомных операторов. Зато самонадеянности, неуважения к операторам и технологическому регламенту – хоть отбавляй…
Именно эти качества развернулись в Дятлове в полную силу, когда при отключении системы локального автоматического регулирования (ЛАР) старший инженер управления реактором (СИУР) Леонид Топтунов не сумел удержать реактор на мощности 1500 МВт и «упал» до 30 МВт тепловых.
Топтунов совершил грубую ошибку. При такой малой мощности начинается интенсивное отравление реактора продуктами распада (ксенон, йод). Восстановление параметров становится затрудненным или даже невозможным. Все это означало: проведение эксперимента с выбегом ротора срывается, что сразу поняли все атомные операторы, в том числе СИУР Леонид Топтунов, начальник смены блока Александр Акимов. Понял это и заместитель главного инженера по эксплуатации Анатолий Дятлов.
В помещении блочного щита управления четвертого энергоблока создалась довольно-таки драматическая ситуация. Обычно замедленный Дятлов с несвойственной ему прытью забегал вокруг панелей пульта операторов, изрыгая матюки и проклятия. Сиплый тихий голос его обрел теперь гневное металлическое звучание.
– Японские караси! Не умеете! Бездарно провалились! Срываете эксперимент! Мать вашу перемать!
Гнев его можно было понять. Реактор отравляется продуктами распада. Надо или немедленно поднимать мощность, или ждать сутки, пока он разотравится. И надо было ждать… Ах, Дятлов, Дятлов! Не учел ты, что отравление активной зоны идет быстрее, чем ты предполагал. Остановись! Может, и минет человечество Чернобыльская катастрофа…
Но он не желал останавливаться. Метая громы и молнии, носился по помещению блочного щита управления и терял драгоценные минуты. Надо же немедленно поднимать мощность!
Но Дятлов продолжал разряжаться.
СИУР Леонид Топтунов и начальник смены блока Акимов задумались, и было над чем. Дело в том, что падение мощности до столь низких значений произошло с уровня 1500 МВт, то есть с 50-процентной величины. Оперативный запас реактивности при этом составлял 28 стержней (то есть 28 стержней были погружены в активную зону). Восстановление параметров еще было возможно… Технологический регламент запрещал подъем мощности, если падение происходило с 80-процентной величины при том же запасе реактивности, ибо отравление в этом случае идет более интенсивно. Но уж больно близки были значения 80 и 50 процентов. Время шло, реактор отравлялся. Дятлов продолжал браниться. Топтунов бездействовал. Ему было ясно, что подняться до прежнего уровня мощности, то есть до 50 процентов, ему вряд ли удастся, а если и удастся, то с резким уменьшением числа погруженных в зону стержней, что требовало немедленной остановки реактора. Стало быть… Топтунов принял единственно правильное решение.
– Я подниматься не буду! – твердо сказал Топтунов. Акимов поддержал его. Оба изложили свои опасения Дятлову.
– Что ты брешешь, японский карась! – накинулся Дятлов на Топтунова, – После падения с 80 процентов по регламенту разрешается подъем через сутки, а ты упал с 50 процентов! Регламент не запрещает. А не будете подниматься, Трегуб поднимется… – Это была уже психическая атака (Юрий Трегуб – начальник смены блока, сдавший смену Акимову и оставшийся посмотреть, как идут испытания, был рядом). Неизвестно, правда, согласился бы он поднимать мощность. Но Дятлов рассчитал правильно, Леонид Топтунов испугался окрика начальства, изменил своему профессиональному чутью. Молод, конечно, всего 26 лет от роду, неопытен. Эх, Топтунов, Топтунов… Но он уже прикидывал:
«Оперативный запас реактивности 28 стержней… Чтобы компенсировать отравление, придется подвыдернуть еще пять-семь стержней из группы запаса… Может, проскочу… Ослушаюсь – уволят…» (Топтунов рассказал об этом в Припятской медсанчасти незадолго до отправки в Москву.)
Леонид Топтунов начал подъем мощности, тем самым подписав смертный приговор себе и многим своим товарищам. Под этим символическим приговором четко видны также подписи Дятлова и Фомина. Разборчиво видна подпись Брюханова и многих других, более высокопоставленных товарищей…
И все же, справедливости ради, надо сказать, что смертный приговор был предопределен в некоторой степени и самой конструкцией реактора типа РБМК. Нужно было только обеспечить стечение обстоятельств, при которых возможен взрыв. И это было сделано…
Но мы забегаем несколько вперед. Было, было еще время одуматься. Но Топтунов продолжал подъем мощности реактора. Только к 1 часу 00 минут 26 апреля 1986 года ее удалось стабилизировать на уровне 200 МВт тепловых. В этот период продолжалось отравление реактора продуктами распада, дальнейший подъем мощности был затруднен из-за малого оперативного запаса реактивности, который к тому моменту был гораздо ниже регламентного. (По отчету СССР в МАГАТЭ он составлял 6–8 стержней, по заявлению умирающего Топтунова, который смотрел распечатку машины «Скала» за семь минут до взрыва, – 18 стержней.)
Чтобы читателю было понятно, напомню, что под оперативным запасом реактивности понимается определенное число погруженных в активную зону поглощающих стержней, находящихся в области высокой дифференциальной эффективности. (Он определяется пересчетом на полностью погруженные стержни.) Для реактора типа РБМК оперативный запас реактивности принят 30 стержней. При этом скорость ввода отрицательной реактивности при срабатывании аварийной защиты реактора (АЗ) составляет 1в (одну бету) в секунду, что достаточно для компенсации положительных эффектов реактивности при нормальной работе реактора.
Надо сказать, что, отвечая на мои вопросы, начальник смены блока № 4 ЧАЭС В. Г. Смагин рассказал, что минимально допустимое регламентное значение оперативного запаса реактивности реактора 4-го блока составляло 16 стержней. Реально же, как сообщил А. С. Дятлов в своем письме уже из мест заключения, на момент нажатия кнопки «АЗ» – было 12 стержней.
Качественной картины эти сведения не изменяют: реальный оперативный запас реактивности был ниже регламентного. Сам же технологический регламент, испачканный радиоактивностью, был доставлен в Москву, в комиссию по расследованию аварии, и 16 стержней в регламенте обернулись тридцатью стержнями в отчете СССР в МАГАТЭ. Не исключено также, что в регламенте число стержней оперативного запаса реактивности, вопреки рекомендации Института атомной энергии имени И. В. Курчатова, было занижено с 30 до 16 стержней на самой электростанции, что позволяло операторам манипулировать большим количеством стержней регулирования. Возможности по управлению в этом случае вроде бы расширяются, однако вероятность перехода реактора в нестабильное состояние резко возрастает…
Но вернемся к нашему анализу.
Фактически оперативный запас реактивности составлял 6–8 стержней по отчету в МАГАТЭ и 18 стержней по свидетельству Топтунова, что значительно снижало эффективность аварийной защиты реактора, который стал в силу этого малоуправляемым.
Объясняется это тем, что Топтунов, выходя из «йодной ямы», извлек несколько стержней из группы неприкосновенного запаса…
И все же испытания решено было продолжить, хотя реактор был уже фактически малоуправляемым. Видимо, велика была уверенность старшего инженера управления реактором Топтунова и начальника смены блока Акимова – главных ответственных за ядерную безопасность реактора и АЭС в целом. Правда, у них были сомнения, были попытки неподчинения Дятлову в роковой момент принятия решения, но все же главным на фоне всего этого была прочная внутренняя уверенность в успехе. Надежда на то, что не подведет и на этот раз выручит реактор. Была тут, как я уже говорил, и инерция привычного конформистского мышления. Ведь за 35 минувших лет аварий на АЭС, носящих глобальный характер, не было. А о тех, что были, никто и слыхом не слыхивал. Все тщательно скрывалось. Отсутствовал у ребят негативный опыт минувшего. Да и сами операторы были молоды и недостаточно бдительны. Но не только Топтунов и Акимов (они заступили в ночь), но и операторы всех предшествующих смен 25 апреля 1986 года не проявили должной ответственности и с легкой душой пошли на грубое нарушение технологического регламента и правил ядерной безопасности.
Действительно, нужно было полностью потерять чувство опасности, забыть, что главным на АЭС является атомный реактор, его активная зона. Основным мотивом в поведении персонала было стремление быстрее закончить испытания. Я бы сказал, что здесь не было и должной любви к своему делу, ибо таковая обязательно предполагает глубокую вдумчивость, подлинный профессионализм и бдительность. Без этого за управление столь опасным устройством, как атомный реактор, лучше не браться.
Нарушения установленного порядка при подготовке и проведении испытаний, небрежность в управлении реакторной установкой – все это говорит о том, что операторы неглубоко понимали особенность технологических процессов, протекающих в ядерном реакторе. Не все, видимо, представляли специфику конструкции поглощающих стержней…
До взрыва оставалось двадцать четыре минуты пятьдесят восемь секунд…
Подытожим грубейшие нарушения, как заложенные в программу, так и допущенные в процессе подготовки и проведения испытаний:
– стремясь выйти из «йодной ямы», снизили оперативный запас реактивности ниже допустимой величины, сделав тем самым аварийную защиту реактора неэффективной;
– ошибочно отключили систему ЛАР, что привело к провалу мощности реактора ниже предусмотренного программой; реактор оказался в трудноуправляемом состоянии;
– подключили к реактору все восемь главных цирк-насосов (ГЦН) с аварийным превышением расходов по отдельным ГЦН, что сделало температуру теплоносителя близкой к температуре насыщения (выполнение требований программы);
– намереваясь при необходимости повторить эксперимент с обесточиванием, заблокировали защиты реактора по сигналу остановки аппарата при отключении двух турбин;
– заблокировали защиты по уровню воды и давлению пара в барабанах-сепараторах, стремясь провести испытания, несмотря на неустойчивую работу реактора. Защита по тепловым параметрам была отключена;
– отключили системы защиты от максимальной проектной аварии, стремясь избежать ложного срабатывания САОР во время проведения испытаний, тем самым потеряв возможность снизить масштабы вероятной аварии;
– заблокировали оба аварийных дизель-генератора а также рабочий и пуско-резервный трансформаторы, отключив блок от источников аварийного электропитания и от энергосистемы, стремясь провести «чистый опыт», а фактически завершив цепь предпосылок для предельной ядерной катастрофы…
Все перечисленное обретало еще более зловещую окраску на фоне ряда неблагоприятных нейтронно-физических параметров реактора РБМК, имеющего положительный паровой эффект реактивности 2в (две беты), положительный температурный эффект реактивности, а также порочную конструкцию поглощающих стержней системы управления защитой реактора (сокращенно СУЗ).
Дело в том, что при высоте активной зоны, равной семи метрам, поглощающая часть стержня имела длину пять метров, а ниже и выше поглощающей части находились метровой длины полые участки. Нижний же концевик поглощающего стержня, уходящий при полном погружении ниже активной зоны, заполнен графитом. При такой конструкции находящиеся вверху стержни регулирования при вводе их в реактор входят в активную зону вначале нижним графитовым концевиком, затем в зону попадает пустотелый метровый участок и только после этого поглощающая часть. Всего на Чернобыльском 4-м энергоблоке 211 поглощающих стержней. По данным отчета СССР в МАГАТЭ – 205 стержней находились в крайнем верхнем положении, по свидетельству СИУРа Топтунова вверху находилось 193 стержня. Одновременное введение такого количества стержней в активную зону дает в первый момент всплеск положительной реактивности из-за обезвоживания каналов СУЗ, поскольку в зону вначале входят графитовые концевики (длина 5 метров) и пустотелые участки метровой длины, вытесняющие воду. Всплеск реактивности достигает при этом половины беты и при стабильном, управляемом реакторе не страшен. Однако при совпадении неблагоприятных факторов эта добавка может оказаться роковой, ибо потянет за собой неуправляемый разгон.
Возникает вопрос: знали об этом операторы или находились в святом неведении? Думаю, отчасти знали. Во всяком случае, обязаны были знать. СИУР Леонид Топтунов в особенности. Но он молодой специалист, знания не вошли еще в плоть и кровь…
А вот начальник смены блока Александр Акимов мог я не знать, потому что СИУРом никогда не работал. Но конструкцию реактора он изучал, сдавал экзамены на рабочее место. Впрочем, эта тонкость в конструкции поглощающего стержня могла пройти мимо сознания всех операторов, ибо впрямую не связывалась с опасностью для жизни людей. А ведь именно в образе этой конструкции и притаились до времени смерть и ужас Чернобыльской ядерной катастрофы.
Думаю также, что вчерне конструкцию стержня представляли Брюханов, Фомин и Дятлов, не говоря уже о конструкторах-разработчиках реактора, но вот не подумали, что будущий взрыв спрятался в каких-то концевых участках поглощающих стержней, которые являются наиглавнейшей системой защиты ядерного реактора. Убило то, что должно было защитить, потому и не ждали отсюда смерти…
Но ведь конструировать реакторы надо так, чтобы они при непредвиденных разгонах самозатухали. Это правило – святая святых конструирования ядерных управляемых устройств. И надо сказать, что водо-водяной реактор Нововоронежского типа отвечает этим требованиям.
Да, ни Брюханов, ни Фомин, ни Дятлов не довели до своего сознания возможность такого развития событий. А ведь за десять лет эксплуатации АЭС можно дважды закончить физико-технический институт и до тонкостей освоить ядерную физику. Но это в случае, если по-настоящему изучать и болеть душой за дело, а не почивать на лаврах…
Тут читателю надо коротко пояснить, что атомным реактором возможно управлять только благодаря доле запаздывающих нейтронов, которая обозначается греческой буквой в (бета). По правилам ядерной безопасности скорость увеличения реактивности безопасна при 0,0065 в, эффективное в каждые 60 секунд. При избыточной реактивности, равной уже 0,5 в, начинается разгон на мгновенных нейтронах…
Те же нарушения регламента и защит реактора со стороны оперативного персонала, о которых я говорил выше, грозили высвобождением реактивности, равной по меньшей мере 5 в, что означало фатальный взрывной разгон.
Представляли всю эту цепочку Брюханов, Фомин, Дятлов, Акимов, Топтунов? Первые двое наверняка всей этой цепочки не представляли. Последние трое – теоретически должны были знать, практически, думаю, нет, что подтверждают их безответственные действия.
Акимов же вплоть до самой смерти 11 мая 1986 года повторял, пока мог говорить, одну мучившую его мысль:
– Я все делал правильно. Не понимаю, почему так произошло.
Все что говорит еще и о том, что противоаварийные тренировки на АЭС, теоретическая и практическая подготовка персонала велись из рук вон плохо, и в основном в пределах примитивного управленческого алгоритма, не учитывающего глубинные процессы в активной зоне атомного реактора в каждый данный оперативный отрезок времени.
Возникает вопрос – как же докатились до такой размагниченности, до такой преступной халатности? Кто и когда заложил в программу нашей судьбы возможность ядерной катастрофы в Белорусско-Украинском Полесье? Почему именно уран-графитовый реактор был выбран к установке в 130 километрах от столицы Украины Киева?
Вернемся на пятнадцать лет назад, в октябрь 1972 года, когда я работал заместителем главного инженера на Чернобыльской атомной станции. Уже в то время у многих возникали подобные вопросы.
В один из дней октября 1972 года мы с Брюхановым поехали на газике в Киев по вызову тогдашнего министра энергетики Украинской ССР А. Н. Макухина, который и выдвинул Брюханова на пост директора Чернобыльской АЭС. Сам Макухин по образованию и опыту работы – теплоэнергетик.
По дороге в Киев Брюханов сказал мне:
– Не возражаешь, если выкроим часок-другой, прочтешь министру и его замам лекцию об атомной энергетике, о конструкции ядерного реактора? Постарайся популярнее, а то они, как и я, в атомных станциях мало понимают…
– С удовольствием, – ответил я.
Министр энергетики Украинской ССР Алексей Наумович Макухин держался очень начальственно. Каменное выражение на прямоугольном лице отпугивало. Говорил отрывисто. Речь самоуверенного прораба.
Я рассказал собравшимся об устройстве Чернобыльского реактора, о компоновке атомной станции и об особенностях АЭС данного типа.
Помню, Макухин спросил:
– На ваш взгляд, реактор выбран удачно или.? Я имею в виду – рядом все же Киев…
– Мне думается, – ответил я, – для Чернобыльской АЭС больше подошел бы не уран-графитовый, а водо-водяной реактор Нововоронежского типа. Двухконтурная станция чище, меньше протяженность трубопроводных коммуникаций, меньше активность выбросов. Словом, безопасней…
– А вы знакомы с доводами академика Доллежаля? Он ведь не советует выдвигать реакторы РБМК в Европейскую часть страны… Но вот что-то неотчетливо аргументирует этот свой тезис. Вы читали его заключение?
– Читал… Ну что я могу сказать… Доллежаль прав. Выдвигать не стоит. У этих реакторов большой сибирский опыт работы. Они там зарекомендовали себя, если можно так выразиться, с «грязной стороны». Это серьезный аргумент…
– А почему же Доллежаль не проявил настойчивость в отстаивании своей идеи? – спросил Макухин.
– Не знаю, Алексей Наумович, – развел я руками, – видимо, нашлись силы помощнее академика Доллежаля…
– А какие же у Чернобыльского реактора проектные выбросы? – уже озабоченней спросил Макухин.
– До четырех тысяч кюри в сутки.
– А у Нововоронежского?
– До ста кюри в сутки. Разница существенная.
– Но ведь академики… Применение этого реактора утверждено Совмином… Анатолий Петрович Александров хвалит этот реактор как наиболее безопасный и экономичный. Вы, товарищ Медведев, сгустили краски. Но ничего… Освоим… Не боги горшки обжигают… Эксплуатационникам и предстоит организовать дело так, чтобы наш первый украинский реактор был чище и безопасней Нововоронежского…
В 1982 году А. Н. Макухин был переведен на работу в центральный аппарат Минэнерго СССР на должность первого заместителя министра по эксплуатации электростанций и сетей.
14 августа 1986 года, уже по итогам Чернобыльской катастрофы, решением Комитета партийного контроля при ЦК КПСС за непринятие должных мер по повышению надежности эксплуатации Чернобыльской АЭС первому заместителю министра энергетики и электрификации СССР А. Н. Макухину был объявлен строгий партийный выговор без снятия с работы.
А ведь еще тогда, в 1972 году, можно было сменить тип Чернобыльского реактора на водо-водяной и тем самым резко уменьшить возможность того, что случилось в апреле 1986 года. И слово министра энергетики УССР было бы здесь не последним.
Следует упомянуть еще об одном характерном эпизоде. В декабре 1979 года, уже работая в Москве, в атомостроительном объединении Союзатомэнергострой, я выехал с инспекционной поездкой на Чернобыльскую АЭС для контроля хода строительства 3-го энергоблока.
В работе совещания атомостроителей принимал участие тогдашний первый секретарь Киевского обкома КПУ Владимир Михайлович Цыбулько. Он долго молчал, внимательно слушая выступавших, затем сам выступил с речью. Его обожженное лицо со следами келлоидных рубцов (во время войны он был танкистом и горел в танке) густо покраснело. Он смотрел в пространство перед собой, не останавливая взгляд на ком-либо, и говорил тоном человека, не привыкшего к возражениям. Но в голосе его проскакивали и отеческие нотки, нотки заботы и добрых пожеланий. Я слушал и невольно думал о том, как легко непрофессионалы в атомной энергетике готовы разглагольствовать о сложнейших вопросах, природа которых им неясна, готовы давать рекомендации и «управлять» процессом, в котором ровным счетом ничего не смыслят.
– Посмотрите, товарищи, какой прекрасный город Припять, глаз радуется, – сказал первый секретарь Киевского обкома, делая частые паузы (перед тем речь на совещании шла о ходе строительства третьего энергоблока и о перспективах строительства всей АЭС). – Вы говорите – четыре энергоблока. А я скажу так – мало! Я бы построил здесь восемь, двенадцать, а то и все двадцать атомных энергоблоков!.. А что?! И город вымахнет до ста тысяч человек. Не город, а сказка… Вы имеете прекрасный обкатанный коллектив атомных строителей и монтажников. Чем открывать площадку на новом месте, давайте строить здесь…

Валерий Ходемчук - единственный сотрудник Чернобыльской АЭС, кого смерть настигла непосредственно в 4-м энергоблоке, где он обрёл могилу под ста тридцатью тоннами бетонных завалов. Что это был за человек и как складывалась его судьба? И кто ещё из его друзей стал жертвами страшной аварии в трагический день 26 апреля?

Горе матери

Валерий был заботливым сыном, регулярно навещающим мать, проживающую в селе Крапивное Киевской области, на его малой родине. Весна - время, когда традиционно сельчане сажают картошку, поэтому после смены утром в субботу вся его семья вместе с детьми планировала отправиться на помощь Анне Исааковне в сельскохозяйственных работах.

Субботу 26.04.1986 года мать Валерия Ходемчука провела в беспокойстве, ибо сын никогда не нарушал обещания. С утра в воскресенье тревога усилилась, а к вечеру в селе появились первые автобусы с эвакуированными. В дом к Анне Исааковне зашли невестка с детьми. Ей предстояло узнать страшную правду о случившейся трагедии.

Перед глазами пробежала вся её жизнь: как вернулся с войны весь израненный муж Илья. Был он без ноги, с обожжённой душой и тяжкими физическими недугами. Вскоре скончался от ран, и осталась она, простая колхозная звеньевая, с четырьмя детьми на руках. Валера был самым младшим, было ему полтора года от роду. Рос он тихим и застенчивым, но рано понял на примере родителей, что такое чувство долга. По отношению к матери, близким, Родине.

Припять - город-мечта

В семидесятые годы вместе со строительством на Украине Чернобыльской АЭС рос и развивался город Припять, основанный 04.02.1970, судьбой которому было уготовано стать атомградом. Места на знатные для отдыха. Благословенный уголок, в котором грибов летом, хоть косой коси, рыбу в реке можно без насадок на обычный крючок ловить, а прямо под ногами растут лесные ягоды. Любимое место для отдыха тысяч людей обживалось новосёлами.

В молодом поселении создавались новые семьи, дети рождались чаще, чем в других городах. К 1986 году в Припяти уже проживало около пятидесяти тысяч жителей, в том числе 15 406 детей. Именно сюда прибыл по комсомольской путёвке после службы в рядах Советской армии и Валерий Ходемчук, биография которого тесно переплелась с ЧАЭС.

Трудовой путь, семья

Начиналась его трудовая стезя с профессии шофёра, но очень скоро комсомолец начал работать непосредственно на АЭС, пройдя путь от машиниста котлов до старшего оператора ГЦН РЦ-2. Ходемчук Валерий Ильич, 1951 года рождения, пользовался уважением коллег, его портрет висел на городской Доске почёта. К тридцати годам уже имел две правительственные награды: орден «Знак почёта» и орден «Трудовой Славы» II степени.

Прикипел душой к здешним местам. Любил охоту, а Полесье - рай для любителей такого досуга. Здесь создал семью, познакомившись с темноволосой девушкой с серо-зелёными глазами. Жена Валерия Ходемчука, Наталья Романовна, тоже работала на ЧАЭС, машинистом насосной станции. Волею судьбы 22 апреля супруги отмечали годовщину свадьбы. В семье воспитывалось двое детей: к 1986 году Олег ходил во второй класс, а Лариса - в шестой. Дочь унаследовала от отца курчавые волосы, цвет глаз, разлёт бровей.

Шла своим чередом жизнь, и семья строила новые планы. Казалось, ничто не предвещало беды.

Авария на ЧАЭС

В декабре 1983 года вступил в строй 4-й энергоблок. Сотрудники были убеждены, что современные технологии, многократные блокировки и компьютерная техника оградят их от любых случайностей. Увы, создатели нового реактора не предусмотрели важную для людей защиту, а цепочка нарушений инструкции его эксплуатации трагическим образом завершилась в ночь проведения стандартных испытаний страшным взрывом энергоблока. Радиационная пыль распространилась через Украину, Беларусь, 14 областей России, накрыв страшным облаком территорию Западной Европы.

Чернобыльская авария произошла в ночь на субботний день 26 апреля. От взрывов (их было два) сдвинулись металлоконструкции верха реактора, разрушились трубы, разгрузочная сторона и подпиточный отсек реактора, обвалилась часть здания. Радиоактивные осколки попали на крышу не только реакторного, но и турбинного здания. Произошло частичное обрушение крыши машинного зала (вторая очередь станции), где нёс свою трудовую вахту старший оператор Ходемчук.

Из воспоминаний очевидцев

На станции в ночь трудились 134 человека. Те, кто находился ближе к машинному залу, вспоминают, что восприняли взрывы, как удары, приняв их за сбой лопаток турбин. Включился аварийный сигнал, высветив проблему на 4 энергоблоке. Все побежали туда. Больше всего интересовал машзал, где находились огнеопасные водород и машинное масло. Увидев обрушение кровли, каждый старался сообщить информацию в щитовую 4-го блока, ошибочно полагая, что необходимо лить воду для охлаждения реактора.

В первые минуты никто не понимал масштабы трагедии, ибо старенькие дозиметры не могли измерить реальную мощность уровня радиации. Чернобыльская авария выявила полную неготовность персонала к такому развитию событий. А навстречу пожарные, прибывшие на возгорание через семь минут, уже несли обожжённого Владимира Шашенка, инженера производственного предприятия «Смоленскатомэнергоналадка», приехавшего в командировку для наблюдения за ходом проведения ночных испытаний реактора. До 1984 года он непосредственно работал на АЭС, в порядке перевода уволившись на пусконаладочное предприятие, чтобы работать по специальности после окончания индустриального техникума в Конотопе.

Он умрёт в шесть утра от ожогов, немыслимой доли радиации и перелома позвоночника. Находясь в шоке от боли, будучи в сознании, он постоянно твердил: «Там Валера…». Речь шла о его товарище и одногодке Валерии Ходемчуке.

Гибель старшего оператора ГЦН РЦ -2

До первого взрыва на станции началась тряска, охватившая циркулярные насосы. Валерий Ходемчук, не раздумывая ни секунды, устремился к опасности для выявления причин внештатной ситуации. Он действовал автоматически, как подсказывал долг, не стремясь переложить ответственность на подчинённых. Его накрыло взрывом, похоронив тело под ста тридцатью тоннами бетонных обломков. Между входом в машзал и главными циркулярными насосами возник провал. Инженер-пусконаладчик был первым свидетелем гибели друга, устремившись ему на помощь ценой своей жизни.

Валерий Ходемчук и Владимир Шашенок являются первыми жертвами страшной аварии. Всего же в первый день было госпитализировано 108 человек (ещё 24 - на второй день аварии). Некоторые из них - это те, кто до последнего пытался спасти старшего оператора. В. Перевозченко, начальник смены, прополз по консоли через образованный провал в помещение операторов, но тщетно. Никто не хотел верить в гибель друга. Старший инженер-механик А. Ювченко трижды пытался пробраться в опасное место, задыхаясь от радиоактивной пыли и дыма. Поиски не прекращались до семи утра. Только приказ передать смену и покинуть опасный объект похоронил надежду найти тело старшего оператора.

Другие жертвы ЧАЭС

До сегодняшнего дня не ведётся учёт погибшим в результате катастрофы. ВОЗ считает официальной цифрой 4 тысячи человек. Известно, что в день аварии и в течение ближайшего месяца не стало 31 человека, включая героев-пожарных, предотвративших более страшную катастрофу. Сотрудники ЧАЭС не досчитались двадцати одного специалиста. 19 скончались от получив несовместимую с жизнью дозу радиации, все они приняли смерть достойно.

Полный список погибших сотрудников АЭС:

1. Ходемчук Валерий Ильич, погребён под завалами в результате взрыва, тело не найдено. Старший оператор.
2. Шашенок Владимир Николаевич, скончался от лучевой болезни, ожогов и перелома позвоночника. Инженер.
3. Лелеченко Александр Григорьевич, погиб от лучевой болезни, развившейся в результате четырёхдневных работ по устранению аварии вместе с работниками электрического цеха. Заместитель начальника смены.
4. Шаповалов Анатолий Иванович, участвовал в локализации аварии на электроприборах станции. Электромонтёр.
5. Баранов Анатолий Иванович, не давший перекинуться пожару на другие блоки. Электромонтёр.
6. Лопатюк Виктор Иванович, встал на пути распространения пожара. Электромонтёр.
7. Коновал Юрий Иванович, предотвращал развитие пожара. Электромонтёр.
8. Бражник Вячеслав Степанович, перекрыл маслопровод, предотвратив распространение пожара. Машинист паровой турбины.
9. Вершинин Юрий Анатольевич, участвовал в тушении пожара в машинном зале. Машинист-обходчик.
10. Дегтяренко Виктор Михайлович, помимо тушения пожара, выносил коллег из-под завалов. Дежурный оператор.
11. Иваненко Екатерина Александровна, не оставила свой пост сотрудника вневедомственной охраны до конца.
12. Лузганова Клавдия Ивановна, также сотрудник вневедомственной охраны.
13. Кургуз Анатолий Харлампиевич, спасал людей из-под завалов. Старший оператор.
14. Кудрявцев Александр Геннадиевич, осуществил обследование реактора после аварии. Старший инженер.
15. Новик Александр Васильевич, участвовал в тушении пожара в машинном зале. Машинист-обходчик.
16. Акимов Александр Фёдорович, занимался определением масштабов бедствия и локализацией последствий. Начальник смены.
17. Перевозченко Валерий Иванович, ценой жизни спасал подчинённых. Начальник смены.
18. Перчук Константин Григорьевич, ценой жизни останавливал утечку воды из деаэраторов. Старший машинист.
19. Проскуряков Виктор Васильевич, принял все меры по предотвращению распространения аварии. Старший инженер.
20. Ситников Анатолий Андреевич, лично обследовал аварийный реактор. Заместитель директора ЧАЭС.
21. Топтунов Леонид Фёдорович, принимал все меры на БЩ-4 по локализации аварии. Старший инженер.

Ста тридцати одному человеку поставлен диагноз лучевая болезнь, 80 из них скончались в последующие годы. Предположительно ещё 60 тысяч человек (ликвидаторы) страдают другими заболеваниями из-за высоких доз радиации.

Похороны первых жертв аварии

Шашенок В. Н. нашёл пристанище на деревенском кладбище в Чистогаловке, остальные герои, включая пожарных и сотрудников ЧАЭС, захоронены на Митинском кладбище в Москве, где были соблюдены все требования предосторожности. Это связано с тем, что большинство из них скончались в Московской клинической больнице № 6. Сегодня обидно сознавать, что отечественная медицина не сделала всё от неё зависящее, чтобы спасти людей. Есть мнение об ошибочности метода доктора Гейла, применяемого для лечения лучевой болезни. Это подтверждают успехи киевских врачей, которым, в свою очередь, удалось спасти всех своих пациентов, кроме Александра Лелеченко, получившего более 1500 рентген (смертельная доза - 700).

Завёрнутые в плёнку тела хоронили в деревянных гробах, зашитых в цинковые, чтобы избежать проникающей радиации. Позднее всё место захоронения было залито бетоном. Через 11 лет была восстановлена справедливость и на месте упокоения героев-чернобыльцев на Митинском кладбище установили символическую плиту с бюстом. Это своеобразная могила, в которой в камне словно оживает Валерий Ходемчук. Чернобыль отнял у него возможность быть захороненным по христианским обычаям.

Людская память

Каждый год в годовщину события на Митинское кладбище съезжаются ликвидаторы аварии на ЧАЭС, родственники и просто неравнодушные люди. Здесь создан Мемориал в память о погибших, построена Часовня. Проводятся траурные мероприятия, приехать на которые помогает Союз «Чернобыль» России. Мемориал - замечательный памятник искусства, символизирующий человека, защитившего мир от ядерной угрозы, словно прикрывая каждого жителя планеты Земля от радиационного облака. А слова от Иоанна венчают подвиг каждого, лежащего под бетонными плитами:

«Нет большей той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих».

С той поры, как Валерий Ходемчук увековечен на этом кладбище его вдова Наталья Романовна каждый год приезжала в Москву, словно на встречу с супругом. Её душа не спокойна до сих пор, ведь тело любимого человека так и не было предано земле. Да и последние мгновения жизни остались окутаны одному ему известной тайной, которую вряд ли удастся разгадать. В Сети гуляют фотографии обезображенной мумии, якобы мутировавшего трупа старшего оператора, найденного на территории АЭС. Но нет ни одного официального подтверждения этому факту.

Авария на ЧАЭС произошла тридцать лет назад. На тридцатилетний юбилей трагических событий в Москву Наталья Ходемчук приехать не смогла, что останется на совести тех, кто сделал всё, чтобы поссорить народы Украины и России. Но у родственников есть ещё одно место, куда они всегда пытаются добраться в день рождения дорогого человека (24 марта). Это третий энергоблок, прекративший функционирование только в декабре 2000 года.

Валерий Ходемчук как символ мужества и долга

Первая памятная доска с портретом героического старшего оператора установлена внутри энергоблока ЧАЭС, доступ куда закрыт для всех. Главная же интрига заключается в том, что у неё всегда находятся свежие живые цветы. Это вселяет надежду, что человеческая память жива, и она сильнее страха перед незримой силой радиации. Это делают не только люди, знавшие лично этого кудрявого, доброго, но справедливого человека, но и те, кто считает, что на таких людях держится мир. Чернобыль - это не только трагедия, это величайший человеческий подвиг и предупреждение всем людям Земли, насколько мы связаны единой невидимой нитью. Ядерная трагедия не знает границ.

В 2008 Украина устранила несправедливость в отношении Валерия Ходемчука и его роли в ликвидации аварии, наградив посмертно орденом «За мужество» III степени.